Не нужно больше слов, прошу, я больше не в том возрасте. Слова — для молодых.

Мы — примитивные создания, летим на свет. На обратном пути суперлуние отражается в сферах уличных фонарей. Напротив дорогих прибрежных отелей сидят торговцы, увешанные КРУЖЕВНЫМИ СКАТЕРТЯМИ РУЧНОЙ РАБОТЫ, равнодушно смотрят на туристов, ужинающих на террасах гостиниц. Туристы оглядываются на них, спрятаться негде.

А потом шум, а потом вечеринки. Будапешт полон, полнее, чем если бы здесь были только местные жители. Я потеряла счет времени. Уже поздно. Должно быть — так и есть! — вечер субботы. Время наступает для каждого из нас с разной скоростью, но мы хотя бы сходимся в том, какой сегодня день недели. Люди приезжают сюда на девичники и мальчишники, чтобы потянуть время в этом просторном настоящем.

На всех парах несутся в оседлую жизнь, торопятся состариться, назначить дату. А пока — разрядить обстановку дикостью, предопределенной ритуальной дикостью, внутри которой, однако, может случиться много непредсказуемого.

Разве может быть слишком поздно для меня — для нас — даже сейчас? Со мной по-прежнему столько всего происходит впервые, я до сих пор перехожу мосты, напрочь забыв, что уже на них была.

Мимо проносится лимузин. Из люка торчит верхняя часть тела девушки в белом атласном бюстгальтере, ее нижняя половина спрятана, как у куклы, по пояс утопленной в торте. Невеста на свадьбе или девичнике? Или ее подцепила мужская компания? Проезжая мимо, она протяжно кричит. От радости? От ужаса?

А на следующее утро улицы пусты, мусорные баки на каждом перекрестке забиты пустыми бутылками из-под шампанского; еще больше бутылок выстроилось в очередь у каждого входа в клуб.

Мне нужно попасть на вокзал, чтобы успеть на поезд. Я не смогла купить билет на ночной поезд, идущий из Мюнхена. Немецкая железнодорожная компания требует бронировать билеты за неделю, а затем отправляет их на «террестриальный» адрес. Террестриальный? В каком веке, они думают, мы живем?

По моей платформе взад-вперед ходит девушка с мрачным лицом, одетая в рекламный щит, как в сэндвич. После первого мая в Афинах мне кажется, что она протестует. Потом я узнаю слово, написанное у нее на груди, то же, что видела в кондитерской. Да это же реклама! Давно я ее не видала, кроме рекламы казино и стрип-клубов в Софии. На стене еще один плакат на английском: «ТЫ НЕ БЫЛ В БУДАПЕШТЕ, ЕСЛИ НЕ ПРОБОВАЛ ТРАДИЦИОННЫЙ ВЕНГЕРСКИЙ КЮРТЁШКАЛАЧ!» Значит, никакой это не КЮСТОКАЛАЧ. Как же я умудрилась неправильно прочесть в прошлый раз, или просто неправильно запомнила? ТРАДИЦИОННЫЙ ВЕНГЕРСКИЙ! Что ж, выходит, что в Будапеште я не была, впрочем, мне всё равно. Сидя на вокзале, я будто уже не в городе. Я снова жду в зале ожидания, радуюсь тому, что больше не надо решать, куда пойти, чем заняться, что уже начало меня тяготить. Очерчивать границы — тяжелая работа. Я счастлива уступить другим задачу их определения. Значит, мы не так похожи, ты и я: ты никогда не ездил на поезде, любил сидеть за рулем своей старой машины, хотя со стороны могло казаться иначе. «Готов поспорить, ты думала, что я не умею водить?» — спросил ты. Вопросом это не было.

Тебе нравилось рассказывать мне истории обо мне самой, и эти истории обступали тебя, как панцирь твоей старой коричневой машины, когда ты сидел в водительском кресле. Ну и что теперь?

Что теперь? Понятия не имею, как бы мы могли быть теперь. Можем ли мы быть не вместе, быть чем-то, случившимся в прошлом, и всё еще быть чем-то? Могли бы мы быть как Элоиза и Абеляр? Как Ева Файджес и Герман Гессе, Мюриэл Спарк и Дерек Стэнфорд? Как Сократ и Диотима (любовь — это боль, искусство — боль; любовь заканчивается, искусство — ее сухой остаток)?

Сажусь в поезд, и мне сразу вручают расписание остановок на немецком и английском. Я знаю, где и когда буду. Женщина рядом обращается ко мне по-немецки. Я понимаю и, к своему удивлению, даже могу ответить. Показываю ей расписание, и нам обеим становится спокойнее. Теперь вряд ли что-то пойдет не так.

Сколько времени я уже путешествую? Всего несколько недель. А кажется, что тысячи. Вот вам и обменный курс. Пришла ли я к чему-то?

Зависит от того, куда, по-моему, я направляюсь.

Я еду обратно в Париж.

Задача коммивояжера — ставить вопрос о том, как добраться куда-то кратчайшим путем, выходя на определенных станциях. Если я ехала из Лондона в Париж, а из Парижа в Ниццу на поезде, затем в Рим через Милан, затем самолетом в Афины, оттуда автобусом до Софии и еще одним — до Будапешта, алгоритм подскажет мне лучший обратный маршрут до Парижа, и тогда станет ясно, заняло бы мое путешествие больше времени, если бы я не пересекала один и тот же мост дважды, и могла бы я покрыть большее расстояние, если бы выбирала маршрут не сама, пусть даже это заняло бы ровно то же количество времени.

В большинстве случаев расстояние между двумя узлами любого графа задачи коммивояжера одинаково в обоих направлениях, однако бывают случаи, когда расстояние от A до Б не равно расстоянию от Б до A: такие задачи называют асимметричными. Как правило, асимметрия возникает в реальных городах с их односторонним движением, транспортными сетями, тупиками, а также в городах, куда вы прилетаете на самолете, но можете уехать из них только на автобусе, или же когда вы прибываете в город через определенный аэропорт или вокзал, а покидаете через другой.