Шрифт:
«Нет, но когда-нибудь поеду. Там я бы нашла, что сфотографировать».
Иду к соседнему от магазина зданию, затем через калитку с причудливыми металлическими завитушками, затем на крыльцо и в холл, и вот я поднимаюсь по широким мраморным ступеням, закрученным вокруг железной клетки лифта. Три поворота ключа против часовой стрелки отделяют меня от квартиры — невероятной — с видом на Дунай, белыми стенами, паркетным полом, авангардной живописью середины двадцатого века и мебелью того же периода. Старомодная сегодня, когда-то она, должно быть, опережала свое время. Не тронутая ничем современным, эта квартира словно никогда не шагала в ногу со временем — есть в ней что-то несбывшееся.
Поздно. Стемнело. Понятия не имею, сколько сейчас времени. Сижу в своей ослепительной квартире, ослепленная Будапештом, этими белыми стенами, луной и лунными глобусами, нанизанными вдоль городских берегов и мостов, отражающихся в реке.
На следующий день я гуляю по городу. Будапешт — облегчение. Я снова могу читать надписи на уличных знаках, пусть и не могу их перевести. Сегодня суббота, и каждый мужчина здесь переводит дух после мальчишника. Шумная компания пытается найти кафе, забронированное ими на бранч. Мужчины идут вдоль набережной мимо итальянских, греческих, японских ресторанов — но только не венгерских: те прячутся в переулках.
Бранч? Я даже не завтракала, не могу разобраться с деньгами. Валюту отсчитывают тысячами: курс чуть меньше трех тысяч форинтов к одному евро. Не могу заставить себя платить банкнотами с таким количеством нулей. Снимаю слишком мало наличных, но оказывается, что и на те скромные тысячи, которые у меня есть, я могу купить несколько тысяч калорий. Здесь продается так много жареного, покрытого сливками или глазурью. Тут-то тысячи и пригодятся.
Где Будапешт, там культура кофеен, так? Вот куда мне нужно. Иду на главную площадь (Буды или Пешта? не уверена) — в кафе «Жербо», его фасад — шоколад и сливки. В меню всё очень дорого — ряды нулей после каждой цифры: разумеется, я ничего не могу себе позволить. В кофейной валюте эспрессо — наименьшая единица. Смотрю в свою крошечную чашку, сжимаюсь в нее. Пожилая пара англичан, одетых в пастельно-глазурные вещи, садятся за соседний столик. Мужчина игриво выглядывает из-за меню:
«О, превосходный кофе!»
«Прехолодный кофе?»
«Превосходный кофе!»
«Прехолодный?»
Это длится, и длится, и длится. Эту сценку они, наверное, разыгрывали не раз. Это игра, но только самую малость.
Я всё равно не очень голодная. Пусть туристы едят пирожные: «Захер» или как он там называется… Нет! В Будапеште, в кафе «Жербо» на площади Вёрёшмарти подают не «Захер», этот австро-не-венгерский торт, — а «Добош» или «Эстерхази».
Выхожу из кафе и встаю в очередь за тортом в уличном киоске за углом.
Что они здесь едят?
Не веди себя как туристка.
Но ведь я и есть туристка. Кем еще мне быть?
Хорошо, я тебе покажу! Значит, это чизкейк, так, а там — штрудели? А вот эта штука — торт «Эстерхази», покрытый паутинкой глазури. И «Добош», такой же натянутый барабан, но со слоями потоньше, и их больше, чем нулей на форинтах, а самый верхний — застывшая карамель. И это самые настоящие народные торты! Первый напоминает о своем покровителе, принце Павле Третьем таком-то; создатель второго принес торту известность тем, что раздавал его всем на пробу, путешествуя по Европе. В торте «Эстерхази» семь слоев — нечетное количество, как и в «Добоше», — если не считать верхний слой глазури, как это делаю я, поскольку он совсем тонкий и отличается от других. В «Добоше» пять коржей склеены четырьмя слоями крема, но у «Добоша» из кафе «Жербо» слоев расточительно много — одиннадцать: пять кремовых и полдюжины коржей. А еще в основании каждого торта — бисквитный спонж. Эти многоуровневые торты выделяются на фоне других, приковывают взгляд, останавливают, расслаивают его, и он скользит по гладкому крему. Они тянутся глазу навстречу, чтобы ему было за что зацепиться: чем больше выступов, тем легче схватить, так работает гештальт, и именно поэтому слоеные торты, любимцы публики, вызывают охи и ахи всякий раз, когда их ставят на стол. В этом есть немного от соревнования: все торты в магазине слоеные, или многоуровневые, или закатанные в рулеты, и внутри каждого из них спрятано что-то удивительное. Непредсказуемость того, что внутри, делает эти торты запоминающимися, добавляет воспоминанию ценности — если только вы не пробовали их раньше, в случае чего вы, наверное, получите удовольствие, предсказуемо удивившись, как в первый раз, снова.
Если обстановка обладает слабой структурой или не обладает ею вовсе, мы, скорее всего, будем растеряны и раздражены: взгляд будет бессмысленно блуждать в надежде зацепиться за что-то, ища точки соприкосновения, фокусируясь то на одном, то на другом, без особого успеха.
Саймон Белл. Пейзаж: паттерн, восприятие и процесс.«Этот!» — показываю я на густую массу белого крема или на тот, что рядом, темный под семенами мака — мне неважно, какой из двух. Касса работает в традиционном восточно-европейском стиле, в три слоя. Вы просите торт, затем стиснутые внутри очереди ждете, когда его завернут, затем снова встаете в очередь — теперь на оплату.
Перед тем как уйти, я с удивлением замечаю плакат на английском: «ТЫ НЕ БЫЛ В БУДАПЕШТЕ, ЕСЛИ НЕ ПРОБОВАЛ ТРАДИЦИОННЫЙ ВЕНГЕРСКИЙ „КЮСТОКАЛАЧ“!» Сомневаюсь, что я купила именно кюстокалач, и не помню, чтобы я ела его в свой первый приезд. Я как-то неправильно провожу время в Будапеште?
Повторение и вспоминание — одно и то же движение, только в противоположных направлениях: вспоминание обращает человека вспять, вынуждает его повторять то, что было, в обратном порядке, — подлинное же повторение заставляет человека, вспоминая, предвосхищать то, что будет. Поэтому повторение, если оно возможно, делает человека счастливым, тогда как воспоминание несчастным{56}.
Сёрен Кьеркегор. Повторение.Сажусь на центральной площади, чтобы съесть свой торт и посчитать: выходит, что все тысячи, потраченные мною в ларьке и кафе, в сумме не больше одного евро. В Будапеште многие цены написаны в евро, крупнее и отчетливее, чем где-либо еще. Только нищие по привычке пишут на своих табличках от руки и на венгерском. Пока другие жители города обновляют свою память, они живут прошлым, устаревшими данными. Удачи им, всем тем, кто ждет, что предсказуемое удивление повторится: с этими англофонными туристами едва наскребешь на кусок пирога.