Стыдно было не в первый раз, когда мужчина пронзил меня до крови. И не следующую тысячу раз, когда клиенты совали в меня свои вонючие члены, хотя мне не исполнилось и пятнадцати.

Среди показного веселья цветочных лодок стыд был запрещен.

Прошло тринадцать лет — половина моей жизни, — прежде чем мне сообщили, что я выплатила свой долг. Точнее, отцовский.

Меня пригласили остаться. Даже умоляли. По их словам, я была лучшей из лучших: красивая, хитрая, страстная и уравновешенная. Я знала, как возбудить мужчину и удержать его на пике достаточно долго, но не дольше необходимого. Мои клиенты всегда возвращались. У тебя впереди еще много лет, сказали мне. Я смогу оставлять себе все деньги за вычетом арендной платы и трат на духи, косметику и противозачаточные травы, а также на еду, напитки и чаевые прислуге. Если экономить, то однажды я куплю себе девочек, буду сама заправлять цветочной лодкой и вести легкую жизнь. Так устроен наш мир.

Вместо этого я вернулась на Санвуй, намереваясь найти и наказать отца. А в итоге нашла старую джонку, пустую и затонувшую в грязи, и ни следа человека, продавшего мою жизнь; ни слуху ни духу, словно остальные обитатели нашей водной деревни не хотели ни единого вздоха потратить на мерзавца, способного на такое.

В лодке мне казалось, что я очутилась в собственном чреве. Тем не менее там я впервые стала хозяйкой своей жизни. У меня не осталось ни долгов, ни обязательств, надо мной не было ни отца, ни хозяйки борделя, ни надсмотрщиков. Никто не мог купить меня без моего согласия. Ни один мужчина не имел права продать меня или проиграть в фан-тхан.

Пока меня не похитил Ченг Ят.

Вот, старуха, что такое стыд. Никогда больше не говори мне о стыде.

Казалось, взор богини Тхин Хау следовал за мной повсюду, куда бы я ни переместилась внутри каюты. Легенда гласит, что она была дочерью настоящего рыбака, совсем как я. Она спасла отца и всю его команду во время тайфуна, не дав им утонуть, и с тех пор рыбаки поклонялись ей. В итоге девушку возвели в ранг божеств и она стала бесспорной защитницей всех, кто обитает в море.

Если это правда, то какие молитвы Тхин Хау я упустила из тех, что могли бы спасти жизнь моей матери? И разве отца уберегли его ежедневные подношения и мольбы? И сможет ли теперь богиня избавить меня от беды?

Но я не стану молиться полой фарфоровой кукле на лакированном троне с облупленным головным убором, предлагающей лишь пустые надежды.

Мое спасение в моих руках.

Иллюминатор был приоткрыт так, что едва можно просунуть ладонь. Сколько я ни дергала, затвор не сдвинулся с места. Пальцы ныли от попытки вырвать клинышек, удерживающий его. Нужно взять какой-то подручный инструмент: сгодится железный прут или даже мушкетный стержень, если дерево окажется достаточно твердым.

Может быть, что-нибудь найдется в сундуке капитана — у дальней стены стоял громоздкий короб резного красного дерева. Ключ остался в латунном замке. Я тихонько подняла крышку.

Кошельки, набитые серебряными или золотыми слитками, были завернуты в бумагу и шелк и сложены в стопки. Пират даже не заметит пропажи пары кошельков, но сначала нужно придумать, как убежать.

Мой взгляд остановился на свитке, который напоминал официальный указ. Я вытащила его из вышитого футляра, но деревянная планка, к которой крепился сам свиток, была слишком толстой, чтобы служить рычагом. Свиток развернулся у меня в руках и покатился по полу. Я, конечно, не умела читать — да и надписи не были похожи на китайский, — но я узнала квадратные красные печати, какие ставят чиновники. Когда я вернула свиток на место, мой взгляд привлекло нечто еще более многообещающее, что таилось на дне: ярко-желтая коробка с нарисованным слоном в окружении еще более странных надписей. Судя по весу, внутри было что-то из цельного металла, возможно кинжал. Я открыла защелку и обнаружила внутри большую бронзовую печать с выгравированным именем. На ощупь она показалась мне холодной, словно ее достали со дна моря. На гравировке остался след засохшей красной туши: печатью пользовались, причем не так давно.

С чего вдруг пирату хранить атрибуты государственной власти? Может, они принадлежали его знаменитому предку? Или, что более вероятно, их украли у какого-то незадачливого чиновника, давно переваренного акулами? Если это добыча, почему пират их не продал? Свиток и печать явно имели какую-то ценность.

Однако ни то, ни другое для меня не годилось: печать тоже оказалась слишком широкой, чтобы использовать ее в качестве рычага.

Входная дверь затряслась.

Я бросилась обратно к сундуку. Пока я торопливо возвращала содержимое на место, голова пульсировала, а мочевой пузырь протестовал.

И тут я улыбнулась. А вдруг есть другой выход? Я постучала в дверь:

— Мне нужно по нужде!

Ответа не последовало. Тот, кто дергал створку, входить не собирался.

Я постучала еще раз, уже сильнее, и повторила свое требование.

Человек снаружи откашлялся и сплюнул.

Я снова и снова пинала дверь. Мне и правда нужно было в туалет.

— Хорошо, — процедила я. — Сам передашь капитану, что из-за тебя мне пришлось сходить по-большому прямо на циновку, или мне сказать ему?

Защелка снова загрохотала и на этот раз открылась.

В каюту сунулся тот же коренастый матрос, который спасал от меня капитана, и вытащил меня за дверь.

— Убери лапы! — буркнула я.

— Ченг Ят приказал…

— Мне плевать, что он там приказал. Еще раз ко мне прикоснешься — и я тебя укушу!

Вопреки моим ожиданиям, уже почти наступил вечер, воздух начал остывать, но даже сейчас свет резал глаза. Я облокотилась на поручни сходного трапа и осмотрелась. Корабль стоял на якоре, сквозь пелену тумана вдалеке проступали очертания суши. Внизу простиралась главная палуба, напоминающая базарную площадь, только вместо скота торговля здесь шла людьми. Пленницы ютились в кустарном загоне ближе к носу корабля, в то время как мужчины в черных повязках стращали пленников с непокрытыми головами — видимо, пунти. — заставляя их передавать трофеи через планширы. Хор мужских голосов сосчитал от одного до трех, и на палубу рухнула визжащая свинья.