3

Спать с раной невозможно вовсе. Боль не стихает и не слабнет — ни днем, ни ночью. А от тряски душной кареты нестерпимо хочется выть. Не умолкая.

Как и от полной тьмы вокруг. Чем враги завесили окна? Ощущение, что ты заколочен в гробу. А сверху давит неподъемная толща кладбищенской земли.

Хотя от яркого света в лицо — ничуть не легче.

А хуже всего — тяжелые, как гири, цепи. Если бы хоть их сняли — может, и рана бы поутихла, и жар, и тряский озноб. Но не теперь!

А самое жуткое — на сей раз спасения нет. Больше никакой Анри не придет на помощь. Впереди — только неотвратимая смерть. В руках злобных врагов.

И вовсе не за дезертирство. Серж в глаза прежде не видел стрелявшего в него офицера… или бандита. Но это не помешало злобному вояке сначала спустить в незнакомца курок, а уже потом разговаривать. Точнее, угрожать.

Враги не спросили ни его имени, ни возможной вины. Их это не интересовало.

Какая сегодня ночь — по счету? Третья? Нет, кажется, четвертая. Сколько их еще? Сколько еще бесконечных часов, переползающих в дни и ночи, продлится эта Бездна?

Уже неважно. Рану дергает алой болью всегда, и черный туман в глазах уже не уходит, а слишком теплая вода отдает горечью и просится обратно.

Сержа не довезут живым. Как Анри с пулей в груди еще добирался до Лютены верхом? Да еще и после ледяного Альварена? Неважно. Серж — не собственный старший брат.

Брат. Вот кем был ему Анри, даже еще не зная о родстве. Как добрый дядя Ив — отцом, а заботливая, любящая тетя Жанетта — матерью.

Анри был братом многим… просто потому, что всегда больше отдавал, чем брал. Папа бы, наверное, гордился таким сыном. А Серж не успеет им стать уже никогда.

Почему он всегда понимал всё слишком поздно? Где были раньше его глаза? А чувства? Равно как сердце, мозги и совесть.

Но так или иначе, а Серж — не Анри. А значит, живым с такой раной не доедет. И она отболит уже совсем скоро. Спустя еще несколько бесконечных дней и ночей агонии.

Так и не попросить прощения у родителей… Не обнять маму…

Да Серж даже Джерри больше уже не увидит… Того просто не пропустят.

Хорошо, что вот сейчас можно никуда не ехать. Холодный пол больше не трясется. Сержа грубо куда-то волокли, а потом бросили здесь. Хоть чуть полегче, чем в карете. Если не шевелиться…

На чем твердом он лежит? Кровать или и впрямь — пол? Неважно. Даже неясно, камень внизу, или просто уже настолько холодно. И страшно.

Если сейчас придет спасительная свобода, Серж не сможет сбежать. Даже шевельнуться…

Легкий шорох рядом. Тюремщики стали меньше шуметь, или просто слабеет слух?

Сейчас опять яростный факел в лицо! А то еще и расталкивать начнут… И громко, грубо смеяться. Ржать.

Или уже вновь пора в тряскую карету?!

Нет. Свет совсем слабый. Свеча, или зрение тоже отказало? Всё равно глаза лучше не открывать. Под больные веки будто насыпан колкий песок…

Прохладная ладонь ложится на горящее в лихорадке плечо, освежающее питье льется в пересохшее горло. Под голову осторожно кладут плотный плащ.

— Вы ему вообще воды давали? — в низком, но приятном девичьем голосе — нескрываемый гнев. — А еду?

Кто она? Неужели та разъяренная пантера, что едва не убила Джерри? Почему же теперь она так волнуется о Серже?

— Он сам ничего не жрет и не пьет! — наглость пополам с… оправданием. Хам и холуй разом.

Этот голос Серж тоже слышал. Кто-то из тюремщиков. Один из многих. Они все одинаковы. От всех несет дешевым вином и злобным, пьяным весельем. Скоро сын Ива Криделя больше никого из них не увидит. Как только освободится. Он боли и от жизни — раз одно без другого невозможно.

А родителей дождется за Гранью…

— Он без сознания, пьяные идиоты! Забыли, что приказал ваш полковник? Довезти моего брата живым и здоровым!

Брат… Брат Серж только для Анри.

Нет. Вооруженная красавица говорила о родстве через тетю Карлотту. Что это она — его мать. Их общая. А папа говорил…

— Леон, пей, пожалуйста…

Пить Серж всё еще хочет. Но он — не Леон. Это Роджер придумал… чтобы его спасти. Только всё напрасно.

Потому и брат. Ирия — родная сестра Леона. А про Карлотту она придумала. Со злости. Такого просто не может быть! Папа же говорил, что родная мать Сержа умерла. Хоть и была Иву Криделю сестрой — здесь Ирия не врет. Вот вспомнить бы еще имя…

— Миледи Ревинтер… — тюремщик уже не юлит — угрожает.

Лучше вообще не слушать. И не думать, почему кузина носит фамилию друга.

— Виконтесса, если вы забыли, — ледяным тоном изрек Роджер. Он и так умеет, Серж совсем забыл.

— Да подумаешь, беда! — хохотнул тюремщик. — Оклемается ваш братец. От такого не помирают. Оттяпать руку — и всё. Всё равно не вояка. А привезти его всенепременно здоровым и целым и полковник не приказывал. Только ее — потому что красотка. К королю. И вас — потому как ваш папенька еще может сгодиться. Если король так решит.