Яндекс поделился историями о том, что чуть ли не половина домов в тех Кречевицах построены ещё при императоре Александре Первом Благословенном, и в них до сих пор жили живые люди. Оно, в принципе, не удивительно — в Риме и Праге, например, живут в домах и постарше. Но то Рим — а то Новгородчина. И, при всём моём бесспорном патриотизме, казалось мне, что увиденное нам вряд ли очень понравится.

Как в воду глядел. Порадовало только то, что проникаться антуражем «заброшки», как выразился однажды Антон, пришлось недолго, в основном сверху и с приличного расстояния. Наш борт подрулил почти вплотную ко второму самолёту, что был побольше раза в два. Маркировку я не разглядел, хотя, признаться, и не всматривался особо — Тёма гнал, как на пожар, и, едва выскочив из нашего VIP-салона, мы опрометью кинулись к Ка-62, над которым уже начинал раскручиваться винт. Вот из него-то я и обозрел отдалённый пригород Великого Новгорода, чья история тянулась не то с пятнадцатого, не то с шестнадцатого века по летописным данным. Да, здесь явно знавали периоды получше…

Ещё в самолёте, уточнив предварительно у Тёмы, где тут можно говорить открыто, а где будут греть уши всякие визгливые зам.начальники, я задал ему давно интересовавший меня вопрос. Про лото. До тех пор, пока Михаил Иванович не запустил руку в мешок с бочонками, я пребывал в полной уверенности, что чувства и эмоции для него — лишняя суета и нерациональный перевод энергии на энтропию. Что он выше всего этого, натуральный сверхчеловек. А тут нечаянный богач дарит настольную игру — и весь образ под откос. Странно.

Головин нахмурился и поманил меня за собой в хвост самолета. Я, хоть и с заметной обоснованной неохотой, но пошёл следом. Там он открыл ещё одну дверь, за которой оказалась курительная кабинка, как в аэропортах, на двух нормальных или одного упитанного. Закурив, Тёма рассказал, что у мощного старика на самой заре его карьеры была жена, первая. И была дочь, тоже первая. И что их обеих в девяносто первом взорвали вместе с тремя машинами сопровождения. Взрыв был мощный, с гарантией делали, перестраховывались. Но не знали, что его самого в машине не будет. И никто не знал. Когда Второв прилетел на место — выл и грыз землю, ногти все под корень обломал, стерев сведённые когтями пальцы об оплавившийся асфальт чуть ли не до костей. Потом задушил окровавленными руками начальника охраны. И с тех пор стал безэмоциональным. Даже когда нашёл и лично наказал заказчиков — лицо ничего не выражало. Совсем. Улыбаться мог только по служебной или деловой необходимости, и про ту улыбку Артём вспоминал с плохим лицом. Я примерно представил — и вздрогнул. Шеф чуть отошёл, когда Ванька родился, от второй жены. Та теперь где-то на островах держала небольшую сеть отелей для духовно-просветлённых — очень уж напрягла её недолгая совместная жизнь с Михаилом Ивановичем, до сих пор расслабиться не могла, видимо. А уж с рождением Маши совсем на нормального стал похож шеф, как называл его Фёдор. А лото — это была любимая игра первой дочери, тоже Маши, но в семье все звали её Маней. От Мани и её мамы осталось три обгоревших бочонка. С цифрами «семь», «тридцать три» и «шестьдесят шесть». С точно такими же, красными, сверху и снизу, как из привезённого мной набора. Семь было Мане. Тридцать три — Второву, когда их не стало. И шестьдесят шесть ему сейчас. Он всегда носил их при себе. Из курилки мы вышли молча и до самой посадки в вертолёт я рта не открывал.

Внизу время от времени попадались странные пикапы и военные крытые грузовики, которым, как мне казалось, решительно нечего было делать в такой глуши. Спросив на ухо у Тёмы, получил по-военному лаконичный и исчерпывающий ответ. Но на этот раз три буквы были другие — ПВО. Работники серого кардинала явно хлеб свой ели не зря и на безопасности шефа не экономили.

Черный вертолёт завис над полем, как привязанный, едва не касаясь колёсами травы. Выпрыгнули сперва семеро «тяжелых», в штурмовых комплектах, разбежавшись во все стороны и замерев на одном колене. Следом шагнул эрудит и умница в обычном чёрном камуфляже, протянув руку Второву. Михаил Иванович из люка выскочил с грацией и энергией, ничего общего не имеющими с его возрастом — со спины я б ему и сорока не дал бы. После него, по однозначному жесту Тёмы, спрыгнул я, едва не подвернув ногу на какой-то не то кочке, не то кротовой куче. Последним машину покинул младший Головин, хлопнув по борту в момент отрыва от него. Громадина вертолёта в тот же миг взмыла вверх. Смотрелось это очень эффектно, как в кино. Только в кино снег и прелая трава в лицо не летели, и уши не ломило от гула лопастей.

До берега шли цепочкой, практически гуськом, только четверо из первой «семёрки» попарно вырвались вперед и оттянулись назад, встав в вершинах прямоугольника, внутри которого шагал наш караван. На озере лежал лёд, но даже на первый взгляд было видно, что ещё тонкий, непрочный. Ветер гонял по тёмному зеркалу позёмку, выкладывая, сметая и рисуя заново странные узоры, будто на заиндевелом стекле, только размерами значительно больше. Листьев на деревьях и кустах почти не осталось, ёлки и сосны на противоположном берегу темнели совсем по-зимнему, а трава и рогоз с нашей стороны были серо-жёлтыми. В остальном всё выглядело совершенно так же, как во сне. Дойдя до точки, где я тогда сидел спиной к лесу, махнул Тёме. Тот буркнул что-то себе за воротник — и все встали, как вкопанные. Я прошёл пару шагов от озера, повернулся к нему лицом и замер. Было ощущение, что чего-то из сна всё-таки не хватало.

Вдруг вокруг защёлкали затворы или предохранители, а я резко вспомнил, о чём забыл рассказать Головину. Они с братом плавно перетекли с разных сторон из-за спины Второва, оказавшись перед ним, причём я опять не смог заметить, как это произошло. Два одинаково равнодушных зрачка двух одинаковых Стечкиных смотрели куда-то за меня, причём линии огня, кажется, были опасно близко. И, судя по лицам их владельцев, случись необходимость — они и сквозь меня пальнули бы без проблем.

— Не стрелять! — крикнул я, разводя руки и выставляя их вперёд, словно планировал как фокусник остановить или поймать девятимиллиметровые подарки, что вот-вот должны были отправиться в путь со скоростью за триста метров в секунду.

— В сторону! — братья рявкнули хором, и, клянусь, ещё месяц-другой назад я рванул бы выполнять команду так, будто шёл на рекорд. Нет, не шёл даже — бежал, отрываясь от земли.

— Не стрелять! — повторил я, с удивлением услышав в своём голосе незнакомые ноты. Это был даже не реалист, что уже проявлялся до этого в критических ситуациях. Тут было что-то помощнее, чем Фауст Гёте. Тон был гораздо ниже привычного, и, казалось, давил на уши даже мне.

— Объясни! — раздался из-за спин Головиных точно такой же голос Второва. Сами братья переводили глаза то на меня, то за меня, но стволов от цели не отводили.

— Это комитет по встрече. Нельзя его убивать! — уже спокойно выговорил я, опуская руки.

— Ты знаешь, что у тебя за спиной? — тоже уже без нажима, но будто бы с интересом спросил мощный старик.

— Конечно, знаю. Медведь там стоит. Бурый. Молодой. Морда хитрая, как у Головина младшего, только сейчас, видимо, ещё и растерялся чуть-чуть. Он такой большой делегации не ожидал и не видел столько народу никогда, наверное, — ответил я.

— Дима-а-а, — угрожающе начал было Артём, но я вытянул руки ладонями в его сторону и прервал: