— Все в порядке, — говорю я Себастьяну, чьи глаза горят на его брата, убивая его одним лишь взглядом, — Я могу стоять.

Он смотрит на меня сверху вниз, и я никогда не видела его таким. Его глаза, вот такие. Полные тревоги, ненависти, жалости, раскаяния, всего сразу.

Грегори двигается, берясь за одну из моих рук, пока Себастьян ставит меня.

Вниз. Он поднимает его над моей головой, и я думаю, что если он отпустит его, он упадет на мою сторону. Я думаю, что если Себастьян отпустит меня и если я не буду связана, я упаду на землю.

Себастьян поднимает мою вторую руку и фиксирует меня, и мне требуется все, что у меня есть, чтобы выпрямить ноги, встать на них.

Я упираюсь лбом в столб. Несмотря на прохладу, я потею и слышу, как они разговаривают позади меня, но, должно быть, я впадаю в беспамятство, потому что не могу понять, что они говорят. Я только слышу, как они спорят, прежде чем чувствую, как что-то обхватывает меня за середину и я кричу.

— Шшш, — это Себастьян, — Это не оно. Еще нет.

Он откидывает волосы с моего лица, чтобы я посмотрела на него, и мне трудно держать глаза открытыми, но я не уверена, почему я борюсь с таблетками. Я хочу, чтобы меня вырубило, когда они это сделают. Когда он выжжет свою метку на моей коже.

Я смотрю вниз и вижу, как он завязывает ремень вокруг меня и столба, прижимая меня к нему.

— Чтобы ты не двигалась. Чтобы мы сделали это только один раз.

Я не понимаю, но мне все равно.

— Ты ей что-то дал? — я слышу, как Григорий спрашивает, — Она не в себе.

— Она, блядь, в ужасе, придурок. Как бы ты себя чувствовал, если бы это был ты, привязанный к чертову столбу?

— Пошел ты.

Я слышу потасовку и поворачиваю голову, упираясь щекой в столб.

— Мне страшно, — удается мне, мои глаза снова закрываются. Последнее, что я вижу, это лицо Грегори, его глаза на мне, взгляд изнутри, который говорит мне, что это не то, чего он хочет. Не так, как он хочет.

Но потом он подходит ко мне сзади, берет мои волосы и перекидывает их через плечо, и я кричу, когда чувствую, как он разрывает ножны на две части. Звук дрожит, когда он оголяет мою спину, подготавливая ее к железу.

А потом его руки, которые могут быть такими жестокими, такими безжалостными, становятся теплыми и мягкими на моей шее, он гладит меня по затылку и перед тем, как я теряю сознание, он что-то говорит. Я чувствую шепот его дыхания. Всего несколько слов, прежде чем я теряю сознание, таблетки делают свое дело, спасая меня от жара быстро приближающегося железа.

Двадцать шестая глава

Себастьян

Хелена потеряла сознание. Ремень, привязывающий ее к столбу, снимает часть давления с ее запястий, но ее колени согнуты, и Грегори прижимает ее голову к столбу, иначе она откинулась бы в сторону.

Я смотрю на брата.

Его глаза темные, горят так же сильно, как огонь.

Я не слышал, что он ей прошептал. Интересно, услышала ли она или уже ушла? Но теперь он поворачивается ко мне.

— Ты дал ей что-то, — снова говорит он.

— Да, я дал. Она чертовски напугана. Тебе нужно, чтобы она не спала, чтобы ты мог услышать ее крик? Этого нет нигде в правилах.

Он сглатывает. Я вижу, как работает его горло.

— Ты еще можешь передумать,— говорю я,— Не ради меня, а ради нее.

Он качает головой.

Я беру утюг, даже деревянная ручка кажется горячей, но я хватаю его, держу крепко. Я хочу, чтобы он сжег меня. Сжечь меня, а не ее.

Черт.

Только не ее.

Грегори сдвигает рваные ножны с плеча, обнажая большую часть спины, и я подхожу ближе.

Вдалеке вспыхивает электрический свет, а мгновение спустя тишину ночи разрывает гром.

Сейчас пойдет дождь.

Будет ливень.

Я подхожу ближе, касаюсь ее кожи, касаюсь гладкой плоти, на которой я сделаю шрам.

Она не двигается, даже когда я вонзаю ноготь в ее кожу, проверяя. Я поднимаю клеймо, и его ярко-оранжевое сияние вызывает у меня тошноту.

Грегори переключает свою хватку на нее, и на минуту я думаю, что с удовольствием всадила бы ему в лицо. Я бы хотела вжечь ее в него. Пометить его этим. Уничтожить его.

И как раз когда я думаю, что сделаю это, как раз когда я в дюймах от нее и от него, он вырывает руку, закрывает ладонь над самой горячей частью железа и сжимает кулак, и я слышу его боль, слышу ее сквозь стиснутые зубы, когда железо громко терзает кожу его руки.

Время останавливается.

Я ничего не делаю.

Я не могу.

Мне требуется целая минута, чтобы осознать, что он сделал.

Что он делает.

Я перевожу взгляд с его руки на лицо, вижу его боль, вижу мучения на его лице и, наконец, отдергиваю клеймо, он вырывает руку и, споткнувшись, отступает назад, опрокидывает корзину для костра, разбрасывая огонь, отправляя пылающие дрова вниз по склону.