Его лоб помят, так было всю ночь. Как будто он глубоко задумался и, возможно, скорбит.

Он кивает один раз, затем поворачивается и светит фонариком телефона вниз, в устье этой темной пещеры, прежде чем исчезнуть в ней.

— Идем, — зовет он.

Я делаю неуверенный шаг, мое сердце бешено колотится, удивляясь, как я сделала это раньше, как спустилась туда. Я в ужасе от него, от энергии, исходящей от него, как этот затхлый запах гниющей пасти.

— Хелена, — он поднимается, и я вижу угол его лица и протянутую руку, — Пойдем.

Я тянусь к его руке и вздрагиваю, но делаю шаг вперед, затем еще один, и вскоре мы уже спускаемся в это забытое место, и с каждым шагом температура падает, пока не становится похожей на холодный, сырой зимний день.

Я считаю ступеньки, их тринадцать.

Не повезло.

Что-то проносится по полу, я вскрикиваю, и если бы не Себастьян, держащий меня, я бы повернулась и побежала обратно по лестнице и прочь из этого обреченного места. В ночь и в убежище дома.

— Это крыса. Просто крыса.

— Ты уже спускался сюда раньше?

— Да, — говорит он и освещает фонариком комнату. Она больше, чем та, что наверху, и я вижу вдоль стен еще больше предков Скафони. Мы подходим к одной из них, и на одной из немногих, где еще можно прочитать надпись, я вижу, что она датируется 1700-ми годами.

— Нам нужно будет добавить этаж, — говорит он, и я не уверен, шутит ли он.

— Это жутко. Мы можем идти?

— Пока нет.

Он не отпускает мою руку, и я благодарна ему за это, пока он ведет меня по комнате, и я вижу вдоль стен факелы, которые, должно быть, когда-то были поставлены для освещения.

Но не это привлекает мое внимание. Это большая каменная плита в дальнем конце, та, что стоит перед алтарем, словно ожидая жертвоприношения.

Мы подходим к нему, и Себастьян отпускает меня вытереть паутину, но она слишком толстая, и на каждой плоской поверхности сидит дюйм пыли или грязи.

— Здесь тоже должен быть светильник-убежище. Как наверху.

Он ищет фонариком на земле, пока я стараюсь не слышать звуки крыс или других животных и обнимаю себя руками.

— Мы закончили? — спрашиваю я.

— Иди сюда, — говорит он.

Я подхожу к нему, и он протягивает мне телефон: — Подержи.

Он приседает и тянется за тяжелым сундуком, который выглядит почти погребенным под пылью.

— Что это? — спрашиваю я.

Его мышцы работают, когда он освобождает его, а затем отступает назад, чтобы посмотреть на него.

— Твоя тетя, то, что она написала о церемонии маркировки, — он тянется вниз и открывает его, — Я не знал, что средний брат поставил на ней свое клеймо.

— Клеймо?

Он кивает. Открывает тяжелую крышку. Внутри находятся различные предметы, ни один из которых я не могу разобрать или назвать. Себастьян, однако, снова приседает и перебирает их, что-то ища.

— Ее обвинили в убийстве Каина, но это были его братья, по крайней мере, согласно ее дневнику. В этом есть смысл. Я не могу представить, что она была бы достаточно сильна, чтобы задушить его.

Он находит то, что ищет. Четыре штуки.

Он выпрямляется, кладет их на алтарь.

— Что это? — спрашиваю я, но думаю, что знаю.

Он берет в руки первую железяку. Она около фута длиной. Ручка из плетеного металла с несколькими дюймами изношенного дерева, у нее три зубца, которые заканчиваются плоской, почти круглой формой, но не совсем. Есть маркировка, почти четыре отделения.

Он кладет первое, берет второе, выбрасывает и его, а когда доходит до третьего, берет его.

— Это мой, — он протягивает его мне.

— Что это?

— Герб, который ты видела на входной двери. Ты заметила, что вдоль основания двери было три маленьких?

Я покачала головой. Я не смотрел так внимательно.

— Видишь это здесь, — он указывает на какой-то знак в форме полумесяца. Для меня это ничего не значит, — Второрожденный. Он мой. А вот это, — говорит он, указывая на другое, — Это Итан, а это Грегори. В зависимости от того, какое место ты занимаешь в порядке старшинства, у тебя есть свой символ, — он поднимает последний, — Это должен был быть Тимоти.

— Зачем ты мне их показываешь? Для чего они нужны?

— Они передаются из поколения в поколение. У каждого брата есть свой. Это то, что Грегори сказал мне в кабинете Галло. То, о чем вы спрашивали.