— Надо же, — растроганно произносит Удет, — укус осы почти полувековой давности решает вопрос жизни и смерти!

— Прошу прощения, это всего лишь пример. Давайте наведем справки, жива ли мать Штрунка. Она должна знать.

Какое-то время беседа крутится вокруг неразрешимых вопросов и космологических событий. Рифеншталь умоляет о встрече с Шульте Штратхау-сом на следующей неделе, Гесс обещает выполнить эту просьбу. Койпер что-то сосредоточенно рисует на обратной стороне салфетки. А Удет ломает голову над тем, в какой из первых дней его жизни произошло нечто такое, что могло бы вызвать у него трудности в ближайшем будущем, но ему на ум ничего не приходит. Мать никогда не рассказывала ему, что десятого июня 1896 года, через сорок пять дней после рождения, он упал с пеленального столика в своей детской в Людвигфорштадте.

12

Обо всем по порядку

Даже поздним вечером отделение полиции на Александерплац сияло ярко, точно ловушка для насекомых. Прямо у входа стоял уличный певец, под оркестровую музыку из акустической системы исполнявший то ли итальянские, то ли русские, то ли испанские арии. Из его рта выходил пар, и казалось, что человек согревается собственным пением. У его ног прогуливался голубь, нисколько не воодушевленный музицированием, и то и дело вытягивал вперед шею, клюя холодный асфальт.

Внутри полицейского участка почти никого не было. Пенсионерку в разбитых очках задержали за безбилетный проезд, а документов у нее при себе не оказалось. Двое несовершеннолетних графферов, позевывая, сидели, ожидая, пока ими займутся. В служебной части отделения, за матовыми стеклами, переминалась с ноги на ногу старший инспектор Танненшмидт в сером жакете, небрежно накинутом на плечи, и ждала, пока автомат сварит ей кофе. Инспектор недавно вернулась из поездки в «Тихую обитель» и пока не могла сформулировать, что напишет в рапорте. Все ее усилия последи их дней сводились к предложению: «В ходе следственных мероприятий никаких улик не выявлено».

Кроме того, Танненшмидт до сих пор так и не решила, какой номер присвоить преступлению, которое преступлением не являлось. По крайней мере, точно не 094, «Злостное хулиганство». «Совершенно обычное безумие» в списке не фигурировало, ведь безумие, даже самое что ни на есть отчаянное, наказанию не подлежит. Психиатр перенервничал на фоне переутомления, букинист увешал кухонные стены репродукциями старинных картин и оттисками гравюр с изображением дуальных сцен, женщина уехала на безмолвный ретрит в «Тихую обитель» — данных недостаточно даже для записи под рубрикой «Разное». Интересно, используется ли еще эта рубрика, или дела людей во всем мире настолько переплелись, что ее упразднили за ненадобностью?

Со стаканчиком кофе в руке задумчивая Танненшмидт вернулась в кабинет, где Зандлер провел безвылазно целый день, ведя расследование во всех направлениях или, если точнее, во всех несуществующих направлениях. На столе старшего инспектора лежали две стопки бумаг, очень ровные и аккуратные, каких у самой Танненшмидт отродясь не бывало, отдельные строки на листках были выделены ярко-желтым и розовым маркерами, а на стене рядом с фотопортретом рыбки образовался коллаж из клейких листочков тех же оттенков. Инспектор без особого интереса оглядела эту инсталляцию. Ее взгляд задержался на копии списка «LOST», пункты которого были по многу раз обведены кружками.

— С Эгоном О. уже покончено, — изрекла она. — Рядом с пунктом «Покончить с Эгоном О.» можем приписать: «Покончено».

— Позвольте спросить, фрау старший инспектор, он вообще существует?

— И да, и нет, — ответила Танненшмидт и кратко пересказала ассистенту историю о межконтинентальных последствиях укуса осы. — Вам удалось выяснить что-нибудь еще для итогового рапорта?

— Возможно, с Эгоном О. и покончено, — таинственно отозвался Зандлер, проверяя чистоту очков на свет. — Возможно, но составление рапорта я бы пока отложил. Если не возражаете… — Он указал на стопки бумаг.

Танненшмидт кивнула и опустила взгляд в стаканчик с кофе.

— Вы просили выяснить, что известно о последних немецких дуэлях. Я изучил вопрос. Чего только народ не напридумывал — теледуэли, шахматные дуэли, дуэли Бундеслиги… Но если не считать двух рэперов, которых задержали прошлым летом в гараже на Германплац, где они снимали сцену поединка с использованием настоящего оружия, и нескольких задушевных бесед, во время которых дело пошло не по плану, фактически последней дуэлью в Германии является та, что состоялась в Хоэнлихене в тридцать седьмом году. Шилль верно сказал, после нее Гитлер ввел запрет на дуэли. Сами понимаете, подтверждающих это документов у полиции нет, но дело обстояло именно так. — Он протянул Танненшмидт пачку листов и выпалил: — И вы никогда не догадаетесь, кто сегодня был в Хоэнлихене!

— Что тут догадываться-то, — устало пробормотала инспектор. — Там были вы. Вы туда съездили, все там осмотрели, поговорили с местными, и они подтвердили, что… А-а, да я не знаю что, выкладывайте уже!

Зандлер улыбнулся, покачал головой и произнес:

— Шилль.

— Шилль?

— Шилль. Разве это не интересно?

Танненшмидт подняла глаза от стаканчика и пристально посмотрела на Зандлера.

— Не интересно и чрезвычайно непримечательно. Шилль помешан на поединках, мы были у него на кухне, вспомните, сколько там всего, плюс коллекция камней, разные дуэльные кодексы на книжных полках… Я скорее удивилась бы, если бы он туда не поехал.