И вот когда Элиза оказалась прижатой к ней, этой родной груди, вдохнув знакомый запах, ощутив исходящее от нее тепло, самообладание разом её покинуло. Рациональное ретировалось, уступая эмоциональному. Долго, очень долго готовящемуся к своему «выходу». И оно взорвалось, взметнуло вихрь воспоминаний, скрутило шквалом контрастных реакций — от лютого холода до нестерпимой жары, словно в ней одновременно проявились все стихийные бедствия: цунами, пожар, ураган, землетрясение, смерч, лавина...

Попытавшись себя сдержать, девушка стиснула зубы, но крик все равно вырвался наружу и получился протяжным завыванием из-за барьера. А потом она заорала. В самую его душу. Выплескивая убийственный коктейль. А потом еще. И еще раз. Следом — вскинула голову и взглянула Роме в лицо. Неконтролируемо брызнули сердитые слезы, стоило их глазам встретиться.

Смотри, как мне больно. Смотри, что ты со мной сделал. Смотри, как я распадаюсь.

И снова по-детски безутешно — с всхлипами, в голос. Растерянно. От обиды, от жгучей тоски, от непонимания, чем заслужила такое его отношение.

Разумовский потрясенно застыл. Взор мужчины наполнился горечью, как если бы в него действительно вдохнули все её мучения.

Несколько бесконечных секунд они так и сидели бездвижно — всматриваясь друг в друга. Два истерзанных и уставших одиночества.

Пока с отчаянным стоном Рома вновь не притянул её к себе:

— Элиза...

— Ты редкостная сволочь, Разумовский! — глухо выдала ему в плечо и сотряслась в новых рыданиях.

Щелкнул замок одной из соседских квартир. Где-то на задворках сознания колыхнулась мысль, что они так и сидят на лестничной площадке, — ревущая Элиза, прижатая к Роме, — оккупировав вход, и издают слишком громкие звуки, нарушая покой остальных жильцов. И если девушка не в состоянии была учесть этот факт, то Разумовский — вполне. Прямо в таком положении, не выпуская её ни на миг, мужчина буквально переполз в коридор и захлопнул дверь. Разместившись на полу, он прислонился к стене, одной рукой придерживая Элизу, второй — начав гладить её от макушки до лопаток цельной теплой волной.

От этой ласки делалось только паршивее, и ткань пальто под её щекой стремительно намокала, обильно орошаемая беспрерывным потоком слез.

Были бы силы — оторвалась бы от него и выставила за порог. Но их не было. Они уходили на истерику, которая, вместо того чтобы закончиться, набирала обороты. Тело трясло от многочисленных спазмов, выбивающих из неё кислород вместе с завываниями. Пальцы до бескровия вцепились в ворот его бежевого коверта, и были настолько напряжены, что фаланги одеревенели, не разгибаясь.

Элиза захлебывалась вдохами и злилась на свою немощность, из-за которой не получалось верещать, как того требовало нутро, во всё горло, что он… бездушный, безжалостный и безразличный робот!..

И как хотелось ударить эту глыбу, выместить ярость, осыпать ругательствами за каждый приобретенный на сердце рубец… Разумовский ужаснулся бы, если бы смог увидеть, сколько ран оставляли внутри неё его поступки.

— Отпусти, — прокряхтела посаженным голосом, как только ярый всплеск немного утих.

Никакой реакции. Мужчина продолжал свои медленные поглаживания, не собираясь подчиняться.

— Отпусти! — выдала громче и запрокинула голову, сквозь соленую муть уставившись на него.

— Не могу, — его ладонь плавно сместилась с её макушки на щеку, и он ребром вытер влагу, оттесняя к ушам и дальше к шее. Затем большим пальцем прошелся по нижнему веку, стирая остатки слёз. И проделал всё то же самое со второй стороной под хмурый настороженный взор девушки. — Не могу, Элиза.

Тоном, способным подкосить. Продрать до самых костей и снести оборону.

Но… девушка отмела предательский отклик, ядовито напомнив:

— Можешь! У тебя это всегда получалось!

Лицо Ромы исказилось горькой усмешкой:

— Получалось ли, Покахонтас?

Он неожиданно склонился ближе и коснулся губами её виска, задержавшись там. А потом поцеловал совсем невесомо ближе к уху, где саднило после падения. Нежно, бережно, трогательно…

И постепенно вводя Элизу в ледяное бешенство своим спокойствием и невозмутимостью. Будто происходящее — норма.

Девушка резко вырвалась из его рук, отцепила свои окаменевшие пальцы и откинулась назад, высвобождаясь. Отползла к противоположной стене, сорвав с себя куртку и отшвыривая прочь так небрежно, что из кармана выпал телефон, грохнувшись на пол и инерционно проехавшись немного дальше.

Она забилась во внешний угол шкафа-купе и подтянула к себе колени, чтобы их с Разумовским ноги не соприкасались. Расстояние между ними было крохотным, всего с десяток сантиметров, но задышалось легче. Яснее. Без сводящего с ума тактильного контакта, путающего все мысли. Беспроигрышный ход, нечестный, неуместный — касаться, притупляя бдительность.

Мужчина внимательно следил за её передвижениями и не стремился мешать.

Элиза шумно вдохнула и тяжело выдохнула.

— Зачем ты пришел?..