— Да, детка, его демоны, — согласилась она, придя в себя, и вздохнула. — Хотелось бы мне, чтобы взросление не сопровождалось необходимостью понимать, что какой бы прекрасной ни была жизнь, уродство существует для того, чтобы сделать ее прекрасной.

Наши глаза встретились.

— Хотела бы я, чтобы ты прожила свою прекрасную жизнь, не зная, что находится по ту сторону реальности. Не зная о темной стороне. — Она сделала паузу. — Но это невозможно. Для своего ребенка я хочу только хорошего, чтобы ты была лучшим человеком, каким только можешь быть. Но чтобы стать лучшим человеком, тебе нужно понять эту тьму, испытать ее, как бы мне это не нравилось.

Я ощутила неприятное покалывание в затылке. Знала, что в жизни Зейна произошло что-то плохое. Мне бы хотелось узнать, что именно, но внезапно я поймала себя на мысли, что мне это не нужно. Но мама была права: я должна узнать.

— Все в порядке, мама. Расскажи мне, — попросила я, изображая уверенность.

Она пристально посмотрела на меня.

— Четыре года назад Зейн встречался с женщиной, которую очень любил. Она была его человеком.

У меня перехватило дыхание, но не только потому, что до мамы была другая. Я не была глупой; Зейн был взрослым, он явно влюблялся и раньше. Суть заключалась в том, что я предчувствовала несчастливый конец этой истории.

— Насколько я понимаю, Зейн четыре года назад сильно отличался от нынешнего Зейна, — продолжила мама. — Он был другим… до всего.

Я так и знала. Наш Зейн был Зейном «после». Потеря расколола его мир на две части, как и мой. Однако у меня создалось ощущение, что его мир не раскололся, как у меня, а был уничтожен.

— Ее звали Лори, — прошептала мама, и ее глаза наполнились слезами. — Ее звали Лори, и она погибла. Не буду вдаваться в подробности, дорогая. И не хочу, чтобы ты о них допытывалась, — попросила она. — Возможно, тебе нужно знать о наличии тьмы, но тебе не нужно в нее погружаться. Но это было плохо. Хуже, чем плохо. И Зейн винил себя. Четыре года он жил с убеждением, что виноват в ее смерти. Он так долго провел в этой тьме, дорогая, что сам стал тьмой.

Одинокая слеза скатилась по моей щеке.

— А потом он нашел тебя, — прошептала я. — Ты стала тем человеком, кто вытащил его из этой тьмы.

Мама сжала мою руку.

— Мы, Лекси. Мы.

— Ненавижу, что ему пришлось пройти через такое, — процедила я, думая о том, как тяжело, должно быть, пришлось Зейну. — Ненавижу жестокость этого мира.

Мама погладила меня по щеке.

— Мир может быть жестоким, — согласилась она. — Но он также может быть и добрым. Достаточно добрым, чтобы подарить мне самую прекрасную дочь на свете. Достаточно добрым, чтобы дать Зейну шанс на счастье. Чтобы дать шанс нам, — прошептала она. — Пока не отвергай этот мир, куколка.

Я сморгнула слезы и улыбнулась ей.

— Не буду, — пообещала я, позволяя счастью смыть печаль.

В глубине души я могла расстраиваться из-за тьмы этого мира, но радовалась тому, что у меня была мама, которая показала мне путь обратно к свету.

***

Я зашла в гараж Зейна со своей гитарой. Понаблюдала за ним секунду, глядя на него совершенно иначе после рассказа мамы, уважая его гораздо больше, но болея за него всем сердцем. Я не могла себе представить, какую сильную боль он нес в себе. Несмотря на мощные мускулы и силу, ему нужна была помощь. Ему нужны были мы с мамой. Я знала это. Вот только не знала, что сказать, как помочь в таком деликатном деле.

Но точно знала, что могу сделать. Каким способом добраться до его раны, возможно, немного заглушить боль.

Он смотрел на свою гитару, на которой иногда играл со мной. Я не понимала его странного взгляда на нее и мрачного выражения на его лице за несколько мгновений до того, как он брал ее, чтобы поиграть со мной. Тогда я не понимала. Но поняла сейчас. Гитара напоминала ему о ней. Вызывала воспоминания. Причиняла боль. А я умоляла его играть со мной, учить, подбирать аккорды, тем самым, заставляя его страдать.

Осознав это, я почувствовала физическую боль. Не могла представить, что моя самая любимая вещь на свете, являющаяся частью меня самой, может причинить такую боль.

— Зейн, — тихо позвала я, не в силах дольше оставаться наедине с этими мыслями.

Он резко вскинул голову, черты его лица смягчились. В глазах сверкнул небольшой проблеск света.

Я уже набросилась на него сегодня вечером. Он долго держал меня в своих объятиях, прежде чем отпустил, и я приступила к титанической задаче — рассказать ему о последних двух месяцах. Я была так рада его видеть, что почти забыла причину, по которой он ушел. Не признала его боли и должна была это исправить.

— Да, Лекс, — ответил он ласково, но с настороженным взглядом. Очевидно, почувствовал перемену в моем поведении и понял, что я знаю.

Я медленно шагнула вперед и остановилась перед ним. Запрокинула голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Могу я исполнить тебе песню? — тихо спросила я.

Зейн молча кивнул.

Улыбнувшись ему, я опустилась в кресло, в котором сидела раньше много раз.

Коснувшись струн, я начала петь единственную песню, которая, как я надеялась, скажет все, что не могла сказать я, — «Unclouded Day» Одры Мэй.