Светофор переключился на зеленый, и Павловски нажал на педаль газа; он заметил, что поведение Максима изменилось. Тот уже не растекался на сиденье, как после инцидента, а сидел выпрямившись, и казалось, был во власти глубоких раздумий.

– Возможно, я нащупал новый след, давай быстрее в бригаду! – бросил он.

Старший по званию хотел было задать вопрос, но напарник уже схватился за мобильник.

– Добрый день, это аджюдан Монсо из жандармерии Анси; к вам вчера после полудня доставили пациента и… А! Ладно, очень хорошо, спасибо.

На несколько секунд в салоне кроссовера снова повисла тишина, потом Максим опять заговорил:

– Да, здравствуйте, это аджюдан Монсо, мы вчера виделись. Да. О’кей. И когда он встанет на ноги?.. Понятно, спасибо.

Он дал отбой и повернулся к коллеге.

– Заберем его сегодня после полудня, – объявил он, блестя глазами.

Гнев, переполнявший Павловски, слегка рассеялся, отчасти благодаря недавней перепалке. Было ясно, что Максим не станет отвечать на вопросы, а поскольку напарник, похоже, вернулся с того света, Борис решил ему подыграть. Однако и речи не могло быть о том, чтобы предать забвению печальное происшествие и обрыв главной нити расследования. Нет, он заставит заплатить за все позже. Слишком недавний перевод в бригаду Анси вынуждал его пока занимать наблюдательную позицию, он всячески старался освоиться в бригаде; но придет час – и все увидят истинное лицо младшего лейтенанта Павловски.

У Максима была раздражающая привычка изъясняться недомолвками и делиться своими соображениями только в самом крайнем случае, словно он опасался, что, стоит открыть рот, его интуитивные прозрения улетучатся.

С Борисом на запятках он быстрым шагом двинулся в помещение бригады, толчком распахнув обе створки двери, как ковбой, входящий в салун.

Он устремился к Ахмеду, прервав его разговор с Эммой:

– Ты послал отпечатки нашего подозреваемого в CIR? [21]

Вместо коллеги ответила Эмма:

– А! Объявился наконец? Я тебе звонила раз двадцать!

– Я был занят, – отмахнулся он небрежным жестом.

– Бедняга, ты выглядишь как позавчерашний труп.

Максим проигнорировал ее замечание и повернулся к Буабиду, повторив вопрос.

– Да-да, – ответил Ахмед, – послали и в FAED [22] , и в CIR.

– И?

– И ничего. Он нигде не значится.

Максим хлопнул кулаком по столу и двинулся к Борису, уже сидящему за компьютером.

– Наш неизвестный в европейской базе данных не значится! – заявил он. – А если он швейцарец?

– Это вне шенгенской зоны: необходимо сделать запрос и послать его отпечатки местным властям, – откликнулся тот тоном университетского профессора.

– Сколько времени займет такой запрос?

– По меньшей мере неделю, нужен международный ордер. Обычно такого рода штуки тянутся довольно долго.

Максим выругался.

– Исключено! Через двадцать четыре часа наш парень окажется на свободе, – проворчал он сквозь зубы.

– Вот поэтому мы должны пошевеливаться и немедленно нарыть что-то конкретное! – согласился Борис.

Коллега развернулся и склонился над его столом с почти угрожающим видом.

– Ты же прекрасно знаешь, что через двадцать четыре часа прокурор прикажет его отпустить. Нет тела – нет жертвы. Нет жертвы – нет преступления! Нам недолго осталось его держать, а если он попросит адвоката, про все его псевдопризнания можно забыть.

В глубине души Павловски не мог не признать, что напарник прав, но необходимо соблюдать процедуру, а по мнению Бориса, расследования часто проваливают именно такие, как Максим, импульсивные и нетерпеливые. Ответ на запрос, направленный швейцарским властям, придет в лучшем случае через неделю, но верно и то, что в отсутствие весомых улик прокуратура прикажет отпустить задержанного уже завтра утром. Однако с учетом потенциальной серьезности преступления его поместят под надзор, и, если парни из бригады хорошо выполнят свою работу, обычная слежка выявит место его проживания. А если в результате запроса швейцарцы что-то откопают, подозреваемого немедленно повяжут и вернут в жандармерию.

У Максима был иной взгляд на систему в целом. С его точки зрения, подозреваемый на свободе представлял собой угрозу для общественного порядка и возможность рецидива, а это было недопустимо. Он слышал множество историй – а некоторые и сам пережил, – о том, как медлительность колес правосудия поощряла преступников.

Эмма, постоянно прислушивавшаяся к своему драгоценному коллеге, встала и подошла к ним.

– Возможно, у меня имеется решение вашей проблемы, – вмешалась она. – Одна из моих бывших работает в женевской полиции, и мы по-прежнему в прекрасных отношениях.

Борис вытаращил глаза. Одна-единственная фраза поведала ему и о любовных пристрастиях рыжеволосой коллеги, и о том, что следует навсегда распроститься с надеждой добиться от нее взаимности.

Максим выдавил улыбку.

– Думаешь, ты сможешь передать ей отпечатки, чтобы она пробила их по своей базе? – спросил он чуть ли не медовым голосом.

Павловски вскочил со стула и навис над молодой женщиной.

– А как же соблюдение процедуры? – прорычал он.

– А мы и не собираемся ее нарушать, Борис, – пояснил напарник. – Со своей стороны составим запрос и отправим его; но тем временем Эмма воспользуется своими связями и слегка нам поспособствует.