– Мартина Монсо, – внезапно бросил он. – Тебе это имя о чем-то говорит?

Максим судорожно сжал руль. Борис отчасти удивился, что нанесенный им удар не отправил машину в кювет.

Максим, собравшись с силами, чтобы его ответ прозвучал как можно нейтральнее, сказал:

– Она моя мать.

Это русский уже знал, но ему хотелось добиться большего.

– Что ее связывает с Детьми Гайи? – спросил он, плюнув на любую тактичность.

– Она много лет адепт секты, – тут же признал напарник.

– Так Ларше поэтому подключила тебя к моей опергруппе?

На светофоре машина свернула направо, а затем двинулась вдоль озера. Струи ливня ударили в ветровое стекло, и Максим, словно загипнотизированный навязчивым ритмом дворников, сметающих капли дождя, долгое время молчал, прежде чем заставил себя выложить все начистоту:

– Мои родители вступили в секту Детей Гайи больше тридцати лет назад, и та пара, которую ты там увидел, когда… – он прокашлялся, – я сорвался, – это были они.

Павловски ощутил удар, но не подал виду. Он помолчал, давая собеседнику время продолжить, но тот замкнулся в привычном молчании.

– Ты сказал, больше тридцати лет; а ты – где ты был все это время?

Максим на мгновение отвел глаза от дороги и посмотрел на него:

– В секте прошло все мое детство.

Высокий блондин прикинул, о чем еще можно спросить, не рискуя оттолкнуть коллегу. Он начал диалог с весьма прохладной ноты, но теперь, когда тот приоткрылся, следовало построить беседу так, чтобы Максим продолжил говорить без опаски.

– А какова цель у этой… хм… секты?

– Та же, что у любой другой: обогатиться за счет доверчивых людей.

– И что она предлагает взамен?

– Сближение человека и Бога. Нужно избавиться от всех материальных благ и общаться с природой, чтобы стать ближе к Создателю. И прочая хрень в том же духе.

– А ты, как ты…

– Я испытываю глубокое уважение к природе, – сухо прервал его Максим. – Но ни на грош не верю в эту теорию и думаю, что секта опасна. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как я покинул Детей Гайи, и я никоим образом не стану препятствовать ее уничтожению, если ты видишь проблему в этом.

Задетый за живое, Борис помотал головой:

– Я не вижу никакой проблемы в том, что ты поневоле попал в эту секту. Мне просто хочется знать, с кем я работаю, вот и все. Это дело явно связано с Детьми Гайи, и вполне нормально, что я навел кое-какие справки.

– Теперь ты все знаешь, – бросил Максим.

– Принято к сведению, – ответил второй, подумав про себя: как бы не так.

Поколебавшись, он решил не упоминать, что девичья фамилия его матери, Саже, такая же, как и у бывшего руководителя следственной бригады. Простое совпадение или все намного сложнее? Но, вспомнив о приступе Максима во время их визита во владения Детей Гайи, Павловски подумал, что вполне может отложить этот разговор на потом.

Он протянул руку и настроил автомагнитолу на непрерывную новостную волну, потом прибавил громкость, чтобы радио заглушило рокот мотора.

Его напарник с облегчением выдохнул: допрос окончен.

Серый пейзаж за окном окончательно утратил краски. Горы вдали вспарывали горизонт резными пиками, а холмистые пастбища, казавшиеся еще более унылыми под однотонным небом, растянулись на несколько десятков километров, а потом уступили место городской застройке.

На въезде в Женеву над местом слияния двух рек, Роны и Арва, возвышался психиатрический центр «Сен-Жан». Если смотреть с дороги, два потока двух совершенно разных оттенков зеленого – тот, что слева, был изумрудным и ярким, а другой, справа, отдавал коричневым – смешивались, как краски на палитре художника.

Здание впечатляло своими размерами, а еще суровым обветшалым видом. Максим спросил себя, почему большинство психиатрических лечебниц производят мрачное, угнетающее впечатление, которое, с его точки зрения, прямо противоречит принципам хорошего самочувствия пациентов – лиц с ослабленной психикой.

Уже на подъезде напарники поняли, что лес, окружавший заведение, на самом деле приусадебный парк, пересеченный покрытой гравием аллеей, огибающей здание.

На въезде дорогу им преградили автоматизированные ворота из кованого металла. Слева в маленькой сторожке, сложенной из старых серых камней, обретался молодой парень-охранник, намного больше поглощенный тем, что происходило на экране у него над головой, чем ситуацией снаружи.

Максим дважды нажал на клаксон, и охранник засуетился. Надел каскетку с козырьком, похожую на те, что носит морская жандармерия, и пошел навстречу дознавателям.

– Время посещений закончилось; сожалею, но вам придется вернуться завтра, – проговорил он, пока Максим опускал стекло.

Тот достал из внутреннего кармана удостоверение и помахал им перед носом привратника.

– Мы из французской жандармерии, приехали переговорить с директором, – заявил он не допускающим возражений тоном.