В свою очередь, власти недопонимали изменения, происшедшие в молодежной среде. Как писала Э. Мицкевич, «важный фактор был прискорбно недооценен советскими лидерами — смена поколений» [316] . Так, в августе 1965 г. первый секретарь ЦК ВЛКСМ С.П. Павлов сообщал в ЦК партии, что на страницах журнала «Юность» царит «прямой идейный брак»: «Место корчагинцев, молодогвардейцев, героев, одухотворенных пафосом революционной борьбы, занимают политически аморфные персонажи, несущие в своей основе элементы скепсиса, нигилизма, неудовлетворенности жизнью и духовной слепоты». Он возмущался, что «вместе с легким, динамично-бездумным диалогом в утвердившуюся на страницах журнала «юношескую» повесть приходит опустошенный молодой скептик, пустоцвет, поглощенный своими малозначительными переживаниями». Очевидно, что лидер комсомола не понимал (или не хотел понимать) изменение мировосприятия молодежи, отход ее от пафоса революционных идей. С.П. Павлов сделал вывод, что «затянувшаяся инфантильность, беспомощность героя, детский эгоизм и непомерность претензий в миру объективно ведут к негативным позициям в оценке общественных и политических явлений в жизни страны» [317] . Такие выводы звучат на первый взгляд правильно — отмечены и продлившиеся границы молодости, и повышение критичности молодежи, но фактически видно нежелание разобраться в причинах того, почему молодежь изменилась.

Со стороны «идеалистов» звучали призывы усилить воспитательную работу. Доцент П.Л. Червинский писал М.А. Суслову, что «человек коммунистического общества должен отличаться не анархической, разнузданной, разболтанной натурой — что хочу, то и делаю, как думают и поступают многие юноши, а наоборот, он должен быть дисциплинированным внутреннее и внешне, свято сохранять правила общественного порядка, [быть] кристально честным и порядочным во всем, трудолюбивым, опрятным, экономичным, лишенным эгоизма, чистоплотным, патриотизм должен быть развит в нем до самопожертвования и фанатизма». Червинский был убежден, что «если мы воспитаем такое поколение, тогда победа коммунизма на земле будет обеспечена». Кроме того, он считал, что мораль имеет приоритет над знаниями: «Пусть школьник лучше не знает, в каком веке царствовал царь Дарий, но хорошо знает правила общежития и личного поведения в любой обстановке… Предмет социалистической морали нужен нам в школах как воздух». Другие сторонники идеалов сетовали: «Для воспитания молодежи очень нужна книга [о том], как вести себя — но где ее купить?» [318] Очевидно, «идеалисты» не осознавали, что проблема состояла не столько в нехватке «воспитательных книг», сколько в изменившемся менталитете нового поколения.

Власти в рамках советской идеологии не могли дать выход исканиям и энергии молодежи, которая «искренне желала бороться за что-либо». В итоге, по высказываниям самих молодых людей, они стали бороться не за коммунизм, а за «прически, бороды, брюки и модные танцы», пришедшие с Запада. Кроме того, советские пропагандисты не смогли использовать в нужном для них русле характерный для молодежи «культ героя». По мнению молодых людей, советский кинематограф либо показывал «необычных людей в необычной ситуации» (т. е. такие сюжеты были нехарактерны для реальной жизни. — Ф.С.), либо в нем присутствовали «личности столь тусклые и скучные, что они не могли быть примером для подражания». В итоге одним из путей «проникновения западных идеалов в сознание молодежи» стал именно «культ героя» [319] , широко тиражировавшийся в зарубежном кинематографе.

Интересно, что настроения советской молодежи имели некоторое сходство с настроением ее сверстников на Западе. Бунтарство было общемировой тенденцией — достаточно вспомнить движение хиппи, антивоенные протесты молодежи в США, студенческие бунты во Франции (в 1971 г. на совещании у Л.И. Брежнева заместитель заведующего Отделом международной информации ЦК КПСС П.Н. Решетов отмечал, что «беспокойство характерно… для молодого поколения» [320] во всем мире). Так, в молодежных волнениях 1968 г., сильно повлиявших на эволюцию западного общества, ярко выраженным был протест молодежи против ценностей старшего поколения [321] (характерно, что в свете этих событий власти СССР были обеспокоены состоянием умов советской молодежи [322] ). Студенческие волнения в Югославии в том же году были вызваны отсутствием социальной справедливости и реальных свобод, протестом против бюрократизации и так называемой «красной буржуазии», против утративших свое истинное значение и девальвировавшихся в глазах общества партийных лозунгов [323] — в этих причинах прослеживается почти полная аналогия с ситуацией в СССР (отсутствие свобод, девальвация идеологии, проблема «номенклатуры»), однако в Советском Союзе до бунта дело не дошло.

Среди молодежи и других страт советского общества усиливалась «западнизация», т. е. принятие западной культуры, ценностей, образа жизни, которые в условиях середины XX в. были широко привлекательными во всем мире и вдобавок стимулировались их коммерциализацией [324] . Кроме того, в условиях СССР сыграл свою роль принцип «запретный плод сладок». Ю.Н. Щеглов сделал вывод, что медленный процесс «западнизации» в общественных «низах» начался со второй половины 1970-х гг. [325] На наш взгляд, отсчет этому процессу следует давать как минимум с середины 1940-х гг., когда вместе с демобилизованными советскими военнослужащими в СССР проникла информация о реалиях жизни на Западе. Советское руководство в те годы отмечало, что в страну стала «просачиваться реакция, капиталистическая идеология», поставило задачу следить за тем, «какое впечатление остается у солдата и офицера от пребывания в иностранном государстве», и своевременно реагировать на настроения солдат и офицеров, прибывших из освобожденных стран Европы домой. Характерно, что даже нацистская пропаганда отмечала как важный факт то, что «русский народ получил возможность узнать, что представляет собой Западная Европа» [326] . Недаром после войны в СССР развернулась жестокая борьба с «низкопоклонством перед Западом».

Послевоенные годы характеризовались стремлением части советских граждан — прежде всего из «среднего класса» — сымитировать западный стиль жизни и манеры потребления. В качестве копируемого образца выступал преуспевающий средний класс послевоенной Америки и развитых стран Западной Европы [327] . Вначале воздействие «западнизации» происходило в основном в материальной («через вещи, машины и этикетки») и культурно-развлекательной сферах (музыка, литература, кино). Это привело к распространению пристрастия к заграничным вещам. У некоторых людей возникло впечатление о «второсортности» советской жизни в сравнении с «западной», а повышенная значимость внешних признаков преуспевания стала выражаться через обладание «заграничными» вещами. Иностранные туристы, приезжавшие в СССР, отмечали, что встречавшихся им советских людей «привлекал западный образ жизни». Влияли здесь и поездки советских граждан за границу, которые иногда приводили их к «очарованности магазинами», и созданные в СССР валютные магазины и бары, доступ в которые для подавляющего большинства советских граждан был закрыт, и личное общение и переписка с иностранцами [328] .

Характерно, что «западнизация» имела свои корни и в государственной политике. Еще как минимум со времен Петра I в России присутствовал сильный интерес к европейской жизни. Б.Н. Миронов отмечает, что и советская модель модернизации по сути была «вестернизаторской» [329] . С. Онести сделала вывод о «зацикленности» руководства СССР на Западе, в первую очередь на США: «Советская элита искала в Соединенных Штатах подтверждение собственной силы, безопасности и даже самоидентификации как сверхдержавы», а также «определяла силу собственной страны путем сравнения с капиталистическим миром, и особенно с Америкой» [330] . Р. Вессон писал, что «Запад, особенно Америка», был «стандартом, по которому русские меряют себя; они считают нетерпимым быть чужими хоть в чем-то, от ракет и военно-морских сил до спорта» [331] . Такая «зацикленность», включая лозунг «Догнать и перегнать Америку», невольно передавалась и населению Советского Союза.

В-четвертых, в СССР усилилось морально-идеологическое перерождение «верхней» страты общества — т. н. «номенклатуры». Хотя одним из краеугольных камней советской пропаганды было проповедование всеобщего политического и социального равенства в «стране победившего социализма», в реальности процесс расслоения начался практически сразу же после прихода большевиков к власти [332] . В 1920-е гг. стала складываться система привилегий советско-партийной номенклатуры: служебные машины, лучшие квартиры, дачи, дома отдыха, санатории, закрытые распределители продуктов и других товаров, загранкомандировки, персональные пенсии. В феврале 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) официально отменило «партмаксимум» [333] , чем был ликвидирован барьер, сдерживавший обогащение партийных верхов. С этого момента процесс имущественного расслоения внутри партии приобрел узаконенный характер. Важной вехой на этом пути стало принятое в 1936 г. постановление о создании «директорского фонда», в который должны были поступать 4 % плановых доходов предприятия и 50 % — сверхплановых. Таким образом, был создан один из легальных источников накопления, сыгравший определенную роль в перерождении «номенклатуры» [334] .