Когда мы доели, допили чай, договорили на наболевшую тему — «куда же нашему Вану пойти учиться?» — дамы принялись убирать со стола, а мы с Ван Дэи и дядюшкой пошли в сарай, под предлогом оценить масштабы завтрашних работ по дальнейшему его трудоустройству — теперь, когда у нас есть загон для коз, можно добавить пространства свиньям и собственно самих свиней. Радость китайского папы от такой перспективы ничем не передать — хозяйство вышло на новый уровень!

Отодвинув половицу, Ван Дэи достал из «тайника» припрятанную литровую бутыль самогона, баночку непременных маринованных огурцов и три пугающего размера пиалки, заговорщицки прошептав:

— Помнишь, ты обещал Вэньхуа выпить на восемнадцатилетие?

А я обещал? И на «совершеннолетие», а не «восемнадцатилетие»!

— Давай, пора тебе становиться мужиком! — заявил Вэньхуа, потерев руку о штанину — рука об руку потереть по очевидным причинам не может.

Я попытался отказаться, но Ван Дэи показал свой отцовский кулак, и я благоразумно замолчал. Пригублю, сделаю вид, что мне поплохело, и под ржач «настоящих мужиков» свалю в комнату, спать — завтра же опять ни свет ни заря вкалывать во благо родного дома.

Самогонка наполнила пиалы, ее аромат — сарай.

— За тебя, сын! — огласил тост китайский папа.

— Пей до дна! — грозно посмотрел на меня дядюшка. — Как и положено мужику.

С внутренним содроганием, под пристальными взглядами братьев Ван, я поднес пиалку ко рту, и тут в сарай влетела разгневанная бабушка Кинглинг:

— Так и знала, что вы здесь спаиваете малыша!

Быстро опрокинув содержимое пиалы в рот, Ван Дэи скомандовал:

— Бежим!

И они с братиком — этот тоже выпить успел — сбежали через ведущую в огород дверь.

— Спасибо, бабушка! — от чистого сердца поблагодарил я свою спасительницу и вылил самогонку в щель между половицами.

Переработка кабачков на икру заняла все утро. Отожрала бы и немалую часть дня, но меня спасла прибывшая машина с углем, выгрузившая содержимое кузова — полторы тонны — перед воротами. Вооружившись тачкой, я оставил бабушек и китайскую маму заниматься кабачками самостоятельно и принялся за работу. Китайский папа помочь не может — час назад он сел на мотоцикл, и поехал забирать близняшек из школы. Дзинь и Донгмэи последнее время приходилось несладко — каникулы в Китае начинаются 23 июня, и, в отличие от закончившего школу меня, сестренкам приходилось посещать уроки, сразу после них отправляясь на сельскохозяйственные работы. Наши дамы каникулами довольны — теперь от полей и огородов близняшек ничего отвлекать не будет.

Крупные куски угля наполняли тачку, я подхватывал ручки и вез добычу в сарай, ссыпая топливо в предназначенный для него короб. По возвращении к куче я с удовлетворением убеждался в правдивости русской поговорки «глаза боятся, а руки делают» — не так уж страшны полторы тонны угля, часа за полтора справлюсь.

К середине кучи вид у меня стал совершенно «шахтерский» — одежда и свободные от нее куски тела вместе с лицом и руками покрылись угольной пылью. Когда я загружал очередную порцию угля, из калитки дома Чжоу вышла сладкая парочка — Лю Гуан и Лифен. Ладно городская «фифа», но разве такому здоровенному борову как Гуан не надо помогать семье по хозяйству? Они же тоже фермеры. Или он просто рассказал родным о том, что «выгуливает» доченьку богатого человека, и они увидели в этом перспективы, освободив его от работы на столько, сколько понадобится?

Увидев меня, парочка заржала, и Лю Гуан не упустил возможности продемонстрировать остроумие:

— Что с тобой, Ван? Говорил, что поумнел, а сам стал черномазым? Не сходится — негры же тупые, как обезьяны!

Ты-то, понятное дело, в силу принадлежности к азиатской расе умён не по годам, и именно поэтому бабушка на тебя орала все Гаокао, а в аттестате у тебя одни «троечки», причем одна из них — по физкультуре, что делает тебя уникумом даже по меркам нашей не славящейся успеваемостью деревеньки.

— Смешно, — спокойно ответил я, не отвлекаясь от работы.

— Не трать время на этого тупого грязнулю, — потянула Лю Гуана за руку милая девочка Лифен.

— Черномазые этого недостойны, — согласился с ней малолетний расист и повел даму в сторону магазина, скрашивая дорогу рассказами о том, какие никчемные люди живут на этой улице — за исключением уважаемого старосты Бяня, разумеется — он ведь умнейший человек в деревне.

Когда от кучи осталась четверть, прибыли китайский папа и близняшки. Оценив объем оставшейся работы, Ван Дэи заявил, что помощь мне не нужна, велел сестренкам быстро переодеваться и идти на поле, а сам, посадив на мотоцикл глухонемую бабушку, поехал туда сразу — оптимизирует человеко-часы, так сказать. Спустя две телеги мимо меня с высоко поднятыми головками прошествовали сестренки, отправившись направо по улице. А разве к полю не налево? Ладно, ну их нафиг — если спрошу, огрызнутся, а оно мне надо? Может китайская мама им дополнительное поручение выдала в той стороне деревни.

Закончив перевозить уголь, я смыл грязь в летнем душе, там же переоделся, и по выходу из кабинки наткнулся на сидящего на крылечке дома прадеда:

— Неужели ты позволишь так спокойно оскорблять себя каким-то головастикам? — спросил он меня.

Слышал упражнения в остроумии умницы Лю Гуана и милашки Лифен.

Улыбнувшись, я продекламировал стихотворение Самуила Маршака «Мельник, мальчик и осел»:

— Мельник На ослике Ехал Верхом…

Послушав и вычленив смысл, Ван Ксу рассмеялся: