Я была виновата, но отреагировала резче, чем следовало бы. В данный момент я чувствовала раздражение и нервозность, как будто меня беспокоила невидимая зудящая рана. Чувство неприязни делало меня уязвимой, а я к этому не привыкла.

– Ты оставил свет включенным, – добавила я, – я зашла его погасить, и все.

Решительно отпихнув Мейсона плечом, я вышла, еле сдерживаясь, чтобы не побежать.

Пока я поднималась по лестнице, чувствовала, как мысль о Мейсоне обжигает меня изнутри. Почему Мейсон такой вредный? Почему? И он мог бы быть папиным крестником…

На мгновение я попробовала представить их вместе смеющимися и перешучивающимися, но не получилось. Папе этот тип вряд ли понравился бы.

Конечно, он любил такие качества, как ловкость и решительность, и Мейсон внешне походил на Джона… Но он ему не понравился бы. Абсолютно точно!

Взвинченная до предела, я добралась до своей комнаты. Щеки покалывало. Они у меня редко краснели, разве что на морозе, поэтому я очень удивилась, посмотрев на себя в зеркало и увидев красные пятна на скулах.

Еще больше нервничая, я подошла к столу и положила на него свой блокнот для рисования. Коробка с синей лентой оставалась открытой. Осторожно, словно к спящему существу, я протянула к ней руку. В ней хранилось всего несколько вещей: папин кошелек, документы, ключи от канадского дома и на самом дне – голубой альбом с простой надписью «Айви», папин подарок.

В альбоме были рисунки, открытки и несколько полароидных снимков, которые он сохранил. Я знала, что мне будет больно на них смотреть, но не удержалась и открыла альбом.

На всех открытках были виды наших мест: долина, озеро, лес. Они вызывали живые воспоминания о доме. Рисунки представляли собой пару моих каляк-маляк на газетных вырезках. Непонятно, зачем папа их сохранил, в них не было ничего особенного, разве что они смешные.

Фотографий было только две. На первой, более старой и поблекшей, мы втроем: я, маленький белый сверток, молодой папа с пышной копной волос и покрасневшими от холода ушами, и рядом с ним мама.

Моя красивая мама… Жемчужно-светлые волосы обрамляли ее лицо в форме сердечка, гордое и милое одновременно; кожа у нее была белая, как фарфор, а ослепительные глаза – зеленые; на губах сияла улыбка. Маму звали Кэндис, она была канадкой.

Родители встретились в Калифорнии, в университете в Беркли: папа учился в инженерном колледже, а мама в колледже природных ресурсов.

Мама погибла в автомобильной аварии вскоре после того, как мы переехали в Доусон-Сити, мне исполнился всего месяц.

Я провела пальцем по ее лицу. У меня были ее светлые волосы и такой же глубокий взгляд, длинные изогнутые брови и продолговатые антилопьи глаза. Было бы неправдой сказать, что я по ней скучаю, ведь я не знала прикосновения ее рук, ее запаха, звука ее голоса. Говорят, она отличалась остроумием, а ее смех мог растопить лед, таким он был теплым. Папа говорил, что я очень на нее похожа, но, глядя в ее лучистые глаза, я не могла с ним согласиться. Мне так хотелось, чтобы она научила меня улыбаться – искрометно, радостно, счастливо, восхитительно, но это невозможно.

Я медленно перевела взгляд на второй снимок, где мы были запечатлены вдвоем с папой на опушке осеннего леса, покрытого первым снегом. Я сидела у него на колене и улыбалась беззубым ртом, обнимая его за шею ручками в синих варежках. Мои штаны на коленках испачканы землей, наверное, я шлепнулась где-то на лесной тропинке.

В этой фотографии было что-то особенное, но я не могла вспомнить что…

– Айви!

На пороге комнаты стоял Джон.

– Я поехал, – сообщил он мне, осторожно входя.

Он приехал домой на обед, а теперь возвращался в офис.

– Я просто хотел напомнить, что скоро придет электрик. Мейсона, наверное, уже не будет дома, открой, пожалуйста, дядечке дверь! Не волнуйся, это обычная процедура, он каждый год в это время приходит проверять проводку. Он знает, куда идти и что надо делать.

Я ограничилась кивком. Джон научился понимать мое молчание, но, казалось, он всегда ждал слов, какой-то фразы, которую я не всегда могла произнести.

Он коснулся моих волос и грустно улыбнулся.

– Какие длинные…

Да, волосы доходили почти до лопаток, и для меня это рекордная длина: обычно я отращивала их до плеч.

– Не помню, когда в последний раз видел тебя с такими длинными. – В голосе Джона звучала неуверенность. – Если захочешь их подкоротить, то я знаю отличного мастера.

– Они мне пока не мешают, – пробормотала я, не глядя на него.

В Канаде я не ходила в парикмахерскую, меня всегда стриг папа на крыльце.

Джон, кажется, тоже об этом вспомнил.