Они переходят ещё одну дорогу и минуют полукруглый кинотеатр «Юбилейный». Он напоминает раковину, выброшенную на берег прихотливым теплым морем.

Впереди горделиво возвышаются остатки зелёных валов и ворота из жёлтого камня, стоящие здесь ещё со времен основания Херсонской крепости. Мало кто знает, что если через них пройти, можно услышать шёпот прошлого и получить ответы на интересующие вопросы. А если продвинуться чуть дальше, то и дойти до старого колодца, который на самом деле Колодец Желаний. Пусть мало кто верит, считает исполнение желаний сказкой. Только вот как много раз истина, надев одежды сказок, пряталась от слепых глаз?

Конец Света некоторое время молчит, потом осторожно спрашивает:

– Кто он? Якорь?

Железный усмехается, качает головой:

– Нет, Володенька, выше бери. В городе… - Его голос резко, словно птица с обрыва, срывается на шипящий шёпот: - Создатель.

Конец Света замирает, не в силах сдвинуться с места.

– Не может быть…

В ответ - молчание.

Железный практически слышит нецензурную брань, которая сейчас заполняет мысли его собеседника, и криво ухмыляется. Верно, Володенька, целиком с тобой согласен. Всё именно так.

– Чех же говорил, что Создатели появляются в регионе раз в двадцать-двадцать пять лет. Тут же прошло всего ничего. Как так?

– Хотел бы я знать, - вздыхает Железный.
– Но, видишь, даже Трое и Сестра не могут этому противостоять - только устранять. Беда, что дар появился, но он пока ещё только готовится выйти наружу.

– Кто он?
– напряженно спрашивает Конец Света.

Они обходят колодец, направляясь по дорожке, когда-то выложенной плиткой, а сейчас поросшей травой и присыпанной камешками. На ветках деревьев заливаются птицы. Кругом царит умиротворение, так и хочется сидеть на лавочке, прикрыв глаза, да греться как кот.

– Антон Шуткач, двадцать семь лет, писатель. Добропорядочный гражданин страны, не привлекался, проблем с законом не имеет. Одинокий. Имеет кота.

– Кота, это, конечно, многое объясняет, - бормочет Конец Света.
– Откуда он взялся?

– Кот?

– Рудольф Валерьевич, пожалуйста, не издевайтесь, не время.

Железный невинно разводит руками:

– И не думал. Антон Шуткач до марта этого года вообще не проявлял никаких способностей. А потом раз!
– заходит ко мне Городовой, Данила Александрович, значит, и говорит: «Чувствую. Надо принимать меры».

Концу Света нечего ответить. Если почувствовал сам Городовой, то дело гиблое. Он не ошибается. Никогда. Даже, когда, казалось бы, ситуация вовсе невероятная.

– Что мне надо делать?
– вздыхает он.

Железный только про себя усмехается. Так и знал, что стоит упомянуть Городового, все вопросы сразу отпадут.

– Проводить мальчика во Львов. Посмотреть, на всякий случай подстраховать, мало ли что. Вдруг чудовища, живущие в его сознании, решат выскочить наружу прямо в купе. Да, кстати, вы в одном купе поедете.

Конец света закатывает глаза, ветер треплет черные волосы. Ему приходится убирать их за ухо. О, кажется, у него какая-то новая серьга. Нет, даже две. Каков стиляга. Клиентки, наверное, в восторге. Скорее всего, только и делают, что строят глазки.

– Я не визуализатор. Что делать, если всё пойдет через ж… Как обычно?

Железный хмыкает:

– Не переживай. Пусть у нас в Херсоне нет визуализатора с лицензией, но тебя подстрахуют.

Конец Света прищуривается:

– Кто?

– Твой шедевр, Володенька, твой шедевр.

Тот, о ком не знает Дмитрий Мороз

Наше время

Несколько секунд я просто стою, глядя в кромешную тьму, и не могу понять, что произошло.

Кругом ничего не разобрать, всё исчезло. Поначалу даже показалось, что я ослеп, но потом понял, что это не так. Просто везде…

Тьма-тьма-тьма.

Больше ничего.

– Игорь!
– кричу я, но голос только предательски хрипит, бессовестно срывается, выдавая какие-то мерзкие сиплые звуки.

Откуда-то доносится шипение. По спине проносятся мурашки. В первый раз за всё время становится настолько страшно, что я не в силах шевельнуться.

– Приш-ш-шёл… Услыш-ш-шал…

Голос настолько мерзкий и прекрасный одновременно, что с одной стороны хочется вслушиваться в него вечно, а с другой - залить раскалённый воск в уши, лишь бы не слышать больше никогда.

Внезапно под подошвами кроссовок я чувствую что-то ребристое. Кажется, это неровности брусчатки, которой выложены львовские улицы. Сквозь вечную непонятную ночь проступают очертания домов и улиц. Тускло светят фонари, но они практически не помогают что-то разглядеть. В воздухе пахнет дождем, кажется, под ногами даже хлюпают лужи.