— Вот, смотри, — сказала она, подойдя ко мне и открывая шкатулку. — Это письма от него.

— Ты хранишь их? — вопрос вырвался сам собой. Зачем ей хранить письма от человека, который, по её же словам, ей неприятен? Неужели всё-таки важно беречь свидетельства надвигающегося потенциального брака, которого она, как казалось, хотела избежать?

— Представь себе, — начала Гарриет, едва заметно скривив губы в горькой усмешке, — он так сильно обиделся, просто невообразимо, как только узнал, что я предала огню все его послания. Ты можешь вообразить себе такую реакцию? Стоило мне только испепелить эти злосчастные записки, как он тут же надулся, словно индюк. А папа... — она сделала многозначительную паузу, приподняв бровь, — папа вежливо попросил меня не уничтожать письма. Подчеркнул, как это важно для него. И знаешь, — Гарриет понизила голос, — папе я, конечно, отказать не могу. Ну никак не могу. Он для меня непререкаемый авторитет, — с этими словами Гарриет, элегантным движением руки, вложила изящную шкатулку, украшенную перламутровой инкрустацией, в мои ладони и, с легким щелчком, откинула крышку. Внутри, на бархатной подкладке, покоилась стопка писем, перевязанных тонкой шелковой лентой.

— Я могу прочитать? — спросил я.

— Конечно, милый, делай с ними что хочешь, — голос Гарриет звучал преисполненным безразличия, словно речь шла о старых счетах, а не о чьих-то сокровенных мыслях и чувствах, — я только рада буду избавиться от всей этой гадости. Чем скорее, тем лучше. Они мне как кость в горле.

Я перевернул конверт исписанной стороной вверх и замер. Сердце мое пропустило удар. Мелкий, неряшливый, с неровными, прыгающими буквами, почерк я помнил слишком хорошо, чтобы спутать его с каким-либо другим. Потому что неоднократно получал записки, написанные этой же рукой, короткие, лаконичные послания, в свое время наполнявшие мою жизнь радостью. В памяти картинкой, всплыла одна из таких записок: «Театр. Портер. 11 вечера. Юзеф.» – эти скупые слова, когда-то заставляли меня бросать всё и мчаться на другой конец города, в надежде на долгожданную встречу.

«Моя бесценная Гарриет,

Пишу тебе эти строки, а сердце моё трепещет, как крылья пойманной пташки, при мысли о нашей скорой встрече. Каждый день, что мы не вместе, кажется мне годом, а каждая ночь – вечностью, наполненной грёзами о тебе.

Сегодня утром, как только первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, я прогулялся по саду, вспоминая твой звонкий смех и блеск твоих глаз, подобный утренней росе на лепестках роз. К слову, розы, которые ты так любишь, вот-вот распустятся. Я велел садовнику тщательно следить за ними, чтобы к твоему приезду они предстали во всей своей красе, как и подобает цветам, достойным украшать такую красоту, как ты.

Днём занимался делами поместья. Шульц докладывал о сборе урожая, уверял, что год выдался на славу. Надеюсь, это известие порадует твоего батюшку. А ещё, я наконец-то получил эскизы от ювелира. Обручальное кольцо, которое я заказал для тебя, моя дорогая, будет поистине великолепным. Маленький бриллиант, чистый и прозрачный, как твоя душа, будет сиять в окружении тончайшей платиновой вязи. Я уверен, оно будет прекрасно смотреться на твоём нежном пальчике. Скорей бы уже надеть его на твою руку и назвать тебя своей невестой перед Богом и людьми!

Вечер провел в библиотеке, перечитывая твои драгоценные письма. Каждая строчка, написанная твоей рукой, - это сокровище, которое я храню у самого сердца. Они согревают меня в разлуке и дарят надежду на наше скорое счастье.

Моя милая, моя нежная бабочка, дни тянутся невыносимо медленно, но мысль о нашей помолвке и грядущей совместной жизни наполняет меня радостью и нетерпением.

Жду тебя с замиранием сердца.

Твой преданный и любящий,

Йозеф»

В шкатулку, рядом со стопкой писем, из одного из конвертов, что я судорожно мял в руках, выскользнула маленькая, размером с игральную карту, фотография. Она упала изображением вверх, и мой взгляд приковало к запечатленному на ней образу. С карточки на меня смотрел Юзеф, но не тот Юзеф, которого я знал. Это был совершенно другой человек: лощёный, холёный, одетый в дорогой, с иголочки, костюм, сшитый, вероятно, у лучшего портного в городе. Его поза, выражение лица, взгляд - все в нем излучало уверенность, достаток и принадлежность к высшему обществу.

В груди у меня болезненно кольнуло. Хотел бы я сейчас оказаться слепцом, наивным глупцом, способным обманываться, не видеть очевидного. Хотел бы я всей душой верить, что этот господин на фото – лишь двойник, что Юзеф не такой, что он, как и я, не связан по рукам и ногам предрассудками и не ограничен своим положением в обществе, что его взгляды свободны от этих оков. Но горькое предчувствие шептало мне, что это не так, что мои надежды тщетны.

— А он уезжал во Францию? — спросил я, сам не узнавая своего голоса. Он прозвучал надломленно, почти беззвучно, пересохшее горло отказывалось повиноваться. Но Гарриет, стоявшая рядом, уловила мой вопрос, и в её глазах мелькнуло удивление.

— Да, уезжал, — ответила она, наклонив голову набок, словно пытаясь разглядеть что-то в моем лице. — Это было некоторое время назад. Его дядя попросил об одолжении. Они как раз гостили у нас, когда обсуждалась эта тема, этот отъезд. Помню, в гостиной было довольно шумно.

— И что... что они говорили?

— Что-то о каком-то поручении, — Гарриет задумчиво нахмурила брови, пытаясь восстановить в памяти детали разговора. — Что Йозеф должен найти какого-то человека в Марселе. Что-то важное, видимо... Подожди, — её глаза вдруг расширились, в них вспыхнуло подозрение, — ты знаком с Йозефом?