— Нам бы тоже к святыням припасть, Фёдор Иванович, — скривил губы в привычной ухмылке Подопригора. — Всё же православные мы, а не нехристи какие.

— Припадёте ещё, если Бог даст. Времени у вас на это теперь много будет, — усмехнулся я в ответ. — А пока не будем монастырских служек пугать, — кивнул я в сторону двух привратников, стоящих у ворот. — Вон как в нашу сторону зыркают.

Мда. Это они сейчас зыркают. Непуганые ещё. Не докатилась, пока, кровавая волна «Смутного времени» до этих краёв. Года через два при появлении моего отряда, уже давно ворота бы закрыли.

В Ипатьевский монастырь я приехал неспроста. Весть о поражении армии Болотникова уже докатилась и до Костромы, обрастая надуманными подробностями полного разгрома его армии и гибелью или пленением самого большого воеводы. Власть Василия Шуйского на севере и востоке ещё крепка. Поэтому небольшому отряду официально стоящему на стороне Дмитрия, здесь будут не рады. И то, что воеводой в Костроме сейчас сидит, ещё один Мосальский, являвшийся ярым сторонником самозванца и впоследствии перешедший на сторону тушинского вора, ничем здесь не поможет. Не решится князь Дмитрий взбрыкнуть, в то время, когда у Шуйского дела на лад пошли. Его просто не поддержит никто.

Другое дело, Ипатьевский монастырь. Своим возвышением и богатством эта святая обитель всецело была обязана покровительству Годуновых.

Я хозяйским взглядом посмотрел на мощные каменные стены, возведённые вокруг монастыря. На деньги постельничего Дмитрия Годунова между прочим возведённые. Брат моего деда, достигнув высокого положения при Иване Грозном о своей родине не забыл, вложив в обитель прорву средств и подарив немало земли с деревеньками. А при моём отце, эти вложения ещё больше возросли, сделав Ипатьевский монастырь одним из самых богатых и влиятельных на Руси. Более того, став царём Борис Годунов добился в 1599 году возведения нынешнего настоятеля отца Иакова в чин архимандрита.

Такое быстро не забывается.

В общем, в это время Ипатьевский монастырь заслуженно считался проГодуновским, а архимандрит Иаков горячим сторонником моей семьи. Недаром уже в следующем году Василий Шуйский лишит старика сана и сошлёт на Соловки. Хотя, может, теперь уже и не сошлёт. Я этакое самоуправство точно не одобрю.

В Троицкий собор я не пошёл, свернув по хрустящей под ногами снегом дорожке левее, в сторону усыпальницы. По пути нечаянно оглянулся, заметив следующего в отдалении послушника. Усмехнулся, понимающе покачав головой. Не могли служки без внимания богатого боярича оставить. Спросить кто таков, не осмелились, но божьего человека присмотреть послали.

Ну, что же, так и было задумано. Чтобы напрямую к архимандриду пробится, мне бы представиться пришлось. Абы кого старец своим внииманием может и не удостоить. Другое дело, если я сейчас в усыпальницу зайду. В ней только представители самых знатных фамилий лежат: Годуновы, Сабуровы, Захарьины, Шеины. Доложит о том послушник своему начальству, вот и поймут, что не простой к ним в обитель гость пожаловал. Обязательно кого-нибудь из духовного собора (член совещательного органа при настоятеле) побеседовать пришлют.

Ну, а я пока помолюсь. Даже тем, кто в Бога особо и не верит, иногда помолится полезно. На душе потом всё равно легче становится.

— Я тоже сюда часто прихожу помолиться, государь Об одном жалею, что тела твоего батюшки с матушкой сюда перевезти не могу. Просил и расстригу, и поганца-Шуйского; не отдают. Сами же убили, а потом без отпевания в землю кинули, словно они самоубийцы какие.

— Отец Иаков?! — не поверил я своим глазам, оглянувшись. Вот это удача! На то, что в усыпальницу сам архимандрит придёт, я не рассчитывал. — Благослови, отец-настоятель, — тут же склонил я голову.

— Живой, стало быть, — размашисто перекрестил меня архимандрит. — А я уже и не чаял с тобой свидеться, Фёдор. Думал, что извели весь ваш род расстрига с боярами. Под самый корень извели!

— Живой, отец Иаков.

— Живой, — худое, испещрённое морщинами лицо архимандрита засветилось радостью. — Где же ты скрывался полтора года, государь? Или, и впрямь, у картлийского царя на Кавказе жил?

Настоятель подошёл ко мне и неожиданно обнял, прижав к груди. Я приник к нему, чувствуя, как наворачиваются на глазах слёзы. Хоть кто-то на Руси моему возвращению искренне рад, хоть кто-то не раздумывает, какую выгоду с меня поиметь можно. Прости, отец Иаков. Согрешил я прошлом году, когда говорил, что из всей церкви, за меня только патриарх душой болеет. О тебе в тот миг и не вспомнил. Видимо понимал, что здесь мне укрыться не получится; в первую очередь искать будут.

— Пошли в мою келью, Фёдор Борисович, — потянул меня за собой старик. — Там спокойно поговорим. А то, не дай Бог, услышит кто.

— Пойдём, — согласился я. — Только вот моих людишек надо бы приютить да накормить. С дороги мы, отец Иаков.

— О том не заботься, государь. Я как тебя возле могилок бабки с дедом приметил, сразу Никитку к отцу-келарю послал. Уже поди трапезничают твои людишки. И коней их обиходить приказал.

Келья настоятеля Ипатьевского монастыря роскошью не блистала. Небольшой деревянный стол с двумя табуретами приставленных к окну, неизменный сундук, иконостас в красном углу, грубая кровать сбитая из дубовых досок без постельного белья. С бедностью обстановки пожалуй контрастировали лишь огромный шкаф, забитый многочисленными свитками и книгами и золочёный подсвечник с тремя вставленными в него свечами.