Становится на колени передо мной, берет мое лицо в руки.

— Да, Гер. Мы можем попробовать еще раз. А потом еще. Мы оба будем стараться, но принесет ли это хоть кому-то счастье?

— Я люблю тебя, котенок, — в его глазах стоят слезы. — Я не хочу тебя терять.

По моим щекам уже давно текут слезы. Ставшие привычными, в этот раз они не отдают горечью, не приносят с собой шквал невыносимой боли.

Эти слезы приносят легкость, высвобождение, а еще понимание, что да — вот так будет правильно.

— Я тоже люблю тебя, Гер, — произношу сквозь печальную улыбку. — Именно поэтому говорю тебе: нам нужно развестись.

— Тами, я… не делай этого…

Стираю большими пальцами две слезинки с его щек. Упираюсь лбом в его лоб.

— Ну чего ты? — стараюсь улыбаться, но это невероятно сложно. — Ты никогда не потеряешь меня. Я не уйду из твоей жизни, потому что у нас общая дочь, родители, которые дружат. Даже не думай, Титов, ты никогда не избавишься от меня. Я уверена: придет день, когда ты возмутишься, спросишь, что я вообще делаю рядом с тобой. Еще успею тебе надоесть. Я всегда буду в твоей жизни, просто не как жена, а как мать Эми, как твой друг, если захочешь.

— Почему ты делаешь это с нами? — спрашивает дрожащим голосом.

— Потому что по-другому мы не будем счастливы. А я очень хочу, чтобы ты стал счастливым, Герман.

— Как больно, господи.

— Я знаю, — шепчу. — Мне тоже больно.

Глажу его по волосам, пока он плачет у меня на груди, и приговариваю:

— Это пройдет, любимый. Пройдет. Однажды настанет день, когда ты проснешься и поймешь, что ничего, кроме тепла, не чувствуешь ко мне. Ты поймешь, что отболело и можно пойти дальше…

— Мам, а что папа тебе сказал? — спрашивает шепотом Эми.

— Ничего, дочь, — вздыхаю, поворачиваюсь на бок на кровати, лицом к Эмилии.

— В любви признавался? — она спрашивает с надеждой, заговорщически.

— Нет. С чего бы ему мне признаваться в любви? Твоего отца Инесса дома ждет, — говорю это, а сама чувствую желчь на губах.

Ведь знаю же, что не все гладко у них. И слова эти… Зачем?

Клин клином?

Я не хочу быть клином для Германа, чтобы забыться, чтобы переболеть, — как он когда-то нашел клин с целью выбить меня из своего сердца.

— Мам, — зовет тихонько Эми, — у них точно все плохо. Инесса звонит папе постоянно, он уходит разговаривать в свою комнату, но я подслушиваю. Она ему мозг выносит, говорит, что будет ждать. А папа уговаривает эту… собрать вещи и съехать.

— Эм, не нужно подслушивать, ну зачем ты так! — я правда возмущена.

Один бог знает, что Герману в голову стукнет, вдруг начнет обсуждать какие-то интимные подробности.

— Это еще не все, ма, — Эмилия мнется, но голос довольный.

— Что такое? Какие еще сюрпризы ты мне приготовила?

— Мам, у папы весь телефон в твоих фотографиях. На них ты не позируешь, видимо, фотографировал тебя, пока ты не видела.

Сердце сжимается от боли так сильно, что становится тяжело дышать.

— Мам, там целая галерея. И фотографии столетней давности.

Резко сажусь на кровати.

— Господи, — прикладываю руку к груди и тру, потому что болезненный спазм сдавливает грудную клетку. — Зачем ты вообще туда полезла?

Эми подползает ближе и садится рядом, прижимается плечом к моему плечу.

— Папа попросил заказать еду, ну я и воспользовалась.

— Вдруг там интимные фотографии Инессы!

— Я тебя умоляю! Я что, бабских задниц не видела?! — фыркает дочь.

Перевариваю ее слова.

Не могу поверить в то, что слышу.

— Может, это фото с приемов?

Я не веду соцсетей, но иногда меня фотографируют для статей, в которых рассказывают о галерее.

— Нет. Там фото с вашей свадьбы. И позже. Там, где ты беременная мной. Их очень много. Еще фотки с семейных вечеров, где нет фотографов. Мам, их там так много…

Закрываю горящее лицо руками. В голове всплывают слова Инессы, которые я случайно услышала в туалете:

— А знаешь что я нашла в его телефоне? Там куча ее фотографий! Просто миллион!

Боже, это ведь про меня… Но зачем ему мои фото? Что он с ними делает? Я ничего не понимаю.

— Он любит тебя, мам, — дочь подкидывает дровишек.

Тамила