— Перестань! — начинает нервничать и вырывать ногу, но я не отпускаю ее.

— Не могу, — держу ее крепко и ловлю взгляд в полутьме. — Я скучаю по тебе.

— Прекрати! — все-таки вырывает ногу и встает со стула. — Зачем ты мне душу бередишь, Герман?

Поднимаюсь следом за ней, встаю напротив. Тами ниже меня, и я возвышаюсь над ней.

— Думаешь, я говорю это специально? Я не могу ничего поделать с собой, понимаешь? Отовсюду эта тоска по тебе лезет. Ты живая, вот стоишь передо мной, а меня накрывает оттого, что права никакого не имею коснуться тебя.

Тамила отходит на несколько шагов назад и выставляет вперед руку.

— Не надо сейчас об этом. Тринадцать лет не тосковал, а тут вдруг одолела грусть. Сегодня тоскуешь, а завтра мы вернемся домой, и ты поедешь к Инессе, а я к Володе. Лучше прямо сейчас придуши тоску свою, потому что играть в эти игры я не собираюсь!

— Откуда ты знаешь, как я жил эти тринадцать лет?

— Я что, по-твоему, слепая? Ты, знаешь ли, очень активно вел соцсети, так что сомнений в том, что ты не грустишь, не было.

Я только открываю рот, чтобы сказать, что это никакие не игры, что мои чувства горят под кожей, как выходит Эмиля:

— Вы чего раскричались? Опять ругаетесь? — потирает сонные глаза.

— Спорили о том, куда завтра поехать, — голос Тами срывается, пальцы подрагивают.

Она бросает последний взгляд на меня, резко разворачивается и скрывается за дверьми их с Эмилией спальней.

— Никак? — спрашивает дочь.

— Никак.

— Я верю в тебя, пап, — чмокает меня в небритую щеку и уходит следом за матерью, а я обессиленно опускаюсь на стул.

Тамила

Тринадцать лет назад

Я прокручиваю кольцо на столе. Оно совершает обороты, один за одним, потом ложится на стол.

Кладу золотой ободок к себе на ладонь, взвешиваю его и понимаю, что нет. Оно не имеет веса.

Что толку от него сейчас? Наш брак словно смешная карикатура, нарисованная неумелым художником на набережной.

Эми угукает в люльке, а я смотрю на нее. Дочка настоящая Титова. Волосики, улыбка, глаза — все от них.

— Что, кроха, ты готова?

Потому что я… да, я готова. Мне кажется, хуже уже просто быть не может.

Я жду Германа. Он, как всегда, задерживается на работе, но я не иду спать. Укладываю Эми, сама ухожу в другую комнату, сажусь на диван, на котором совсем недавно так и ничего не случилось.

Герман пытался, старался, убеждал меня, что сейчас все будет, но… не смог.

Так бывает у мужчины, когда он не хочет женщину. Кто тут виноват? Мужчина, который сердцем хочет, а вот тело и мозг вопят об обратном. Или женщина, которая любит и искренне желает наладить отношения, но… тоже не может.

Тут нет ничьей вины, это как перетягивание каната — дело обоюдное.

Мне просто грустно оттого, что наша история, несмотря на оглушительную и яркую любовь, оказалась настолько короткой. И сердце болит, потому что любовь — вот здесь она, бьется рядом с сердцем, как живая трепыхается.

Но кто-то должен сделать первый шаг и найти выход, чтобы освободить эту самую любовь и дать свободу двум людям, которые хотят счастья, но просто не могут обрести его рядом друг с другом.

Тихо щелкает замок, и я слышу шаги Германа. Он привычно проходит в спальню, проверят, как там Эми, потом идет на кухню. Не найдя меня там, идет в гостиную, щелкает выключателем.

— Привет. Ты почему сидишь в темноте? — спрашивает устало.

Я медленно поднимаю взгляд и смотрю в любимые глаза, в которых когда-то был свет, а сейчас, кроме смертельной усталости, и нет больше ничего.

Герман все понимает без слов. Замирает в дверях, качает головой.

— Тами… котенок, не надо…

— Ты говорил — не знаешь, что делать, — мой голос хрипит от долгого молчания. — Теперь я знаю, что нам обоим нужно, Герман.

— Нет… — бросается ко мне.