Шрифт:
— Перестань! — начинает нервничать и вырывать ногу, но я не отпускаю ее.
— Не могу, — держу ее крепко и ловлю взгляд в полутьме. — Я скучаю по тебе.
— Прекрати! — все-таки вырывает ногу и встает со стула. — Зачем ты мне душу бередишь, Герман?
Поднимаюсь следом за ней, встаю напротив. Тами ниже меня, и я возвышаюсь над ней.
— Думаешь, я говорю это специально? Я не могу ничего поделать с собой, понимаешь? Отовсюду эта тоска по тебе лезет. Ты живая, вот стоишь передо мной, а меня накрывает оттого, что права никакого не имею коснуться тебя.
Тамила отходит на несколько шагов назад и выставляет вперед руку.
— Не надо сейчас об этом. Тринадцать лет не тосковал, а тут вдруг одолела грусть. Сегодня тоскуешь, а завтра мы вернемся домой, и ты поедешь к Инессе, а я к Володе. Лучше прямо сейчас придуши тоску свою, потому что играть в эти игры я не собираюсь!
— Откуда ты знаешь, как я жил эти тринадцать лет?
— Я что, по-твоему, слепая? Ты, знаешь ли, очень активно вел соцсети, так что сомнений в том, что ты не грустишь, не было.
Я только открываю рот, чтобы сказать, что это никакие не игры, что мои чувства горят под кожей, как выходит Эмиля:
— Вы чего раскричались? Опять ругаетесь? — потирает сонные глаза.
— Спорили о том, куда завтра поехать, — голос Тами срывается, пальцы подрагивают.
Она бросает последний взгляд на меня, резко разворачивается и скрывается за дверьми их с Эмилией спальней.
— Никак? — спрашивает дочь.
— Никак.
— Я верю в тебя, пап, — чмокает меня в небритую щеку и уходит следом за матерью, а я обессиленно опускаюсь на стул.
Глава 20. Фотографии
Тамила
Тринадцать лет назад
Я прокручиваю кольцо на столе. Оно совершает обороты, один за одним, потом ложится на стол.
Кладу золотой ободок к себе на ладонь, взвешиваю его и понимаю, что нет. Оно не имеет веса.
Что толку от него сейчас? Наш брак словно смешная карикатура, нарисованная неумелым художником на набережной.
Эми угукает в люльке, а я смотрю на нее. Дочка настоящая Титова. Волосики, улыбка, глаза — все от них.
— Что, кроха, ты готова?
Потому что я… да, я готова. Мне кажется, хуже уже просто быть не может.
Я жду Германа. Он, как всегда, задерживается на работе, но я не иду спать. Укладываю Эми, сама ухожу в другую комнату, сажусь на диван, на котором совсем недавно так и ничего не случилось.
Герман пытался, старался, убеждал меня, что сейчас все будет, но… не смог.
Так бывает у мужчины, когда он не хочет женщину. Кто тут виноват? Мужчина, который сердцем хочет, а вот тело и мозг вопят об обратном. Или женщина, которая любит и искренне желает наладить отношения, но… тоже не может.
Тут нет ничьей вины, это как перетягивание каната — дело обоюдное.
Мне просто грустно оттого, что наша история, несмотря на оглушительную и яркую любовь, оказалась настолько короткой. И сердце болит, потому что любовь — вот здесь она, бьется рядом с сердцем, как живая трепыхается.
Но кто-то должен сделать первый шаг и найти выход, чтобы освободить эту самую любовь и дать свободу двум людям, которые хотят счастья, но просто не могут обрести его рядом друг с другом.
Тихо щелкает замок, и я слышу шаги Германа. Он привычно проходит в спальню, проверят, как там Эми, потом идет на кухню. Не найдя меня там, идет в гостиную, щелкает выключателем.
— Привет. Ты почему сидишь в темноте? — спрашивает устало.
Я медленно поднимаю взгляд и смотрю в любимые глаза, в которых когда-то был свет, а сейчас, кроме смертельной усталости, и нет больше ничего.
Герман все понимает без слов. Замирает в дверях, качает головой.
— Тами… котенок, не надо…
— Ты говорил — не знаешь, что делать, — мой голос хрипит от долгого молчания. — Теперь я знаю, что нам обоим нужно, Герман.
— Нет… — бросается ко мне.