— Я с вами никуда не пойду! — торжественно заявляет Эми.

— Что такое? — Герман тут как тут. — Снова голова болит, да? Тебе плохо?

Титов почему-то трогает лоб дочери, как будто она заболела простудой, а не получила сотрясение мозга.

— Ничего у меня не болит! Я просто хочу поваляться дома, посмотреть новую дораму.

Эмилия выпутывается из рук своего отца, ложится на диван в гостиной и демонстративно включает телевизор.

— А вы давайте, идите! Нечего киснуть вместе со мной дома. Мам, ты ведь не была в Париже, да?

— Была, но недолго, — отвечаю, стоя практически в дверях.

Еще утром у Эмилии все было хорошо и она собиралась выйти на прогулку вместе с нами, но потом все резко переменилось. Знаю я, почему она это делает.

— Может, все-таки врача? — непонимающе спрашивает Герман.

— Не надо, — отмахивается дочь. — Смотри, тебя мама ждет!

Отсиживаться в гостинице, когда все утро планировали прогулку по городу, — глупо. В конце концов, мы с Титовым взрослые люди и можем провести вместе несколько часов.

Он открывает мне дверь номера, и я выхожу, стараясь не задеть Германа.

— Звони, если что-то случится! — бросает он напоследок.

— Ничего не случится! — Эми даже не смотрит на нас, лишь машет рукой в пустоту и открывает пачку чипсов.

Приедем домой — проведу с дочерью беседу.

То, что она вбила себе в голову — бред. Ее отец не любит меня, нет никакой придуманной ею одержимости. Мало ли зачем он сфотографировал меня, в этом нет ничего противозаконного.

— Что там у нас первым по плану? — спрашиваю Германа.

— Музей Орсе. Но если хочешь, можем переиграть.

— Нет, не можем, — выпаливаю поспешно и поднимаю взгляд на бывшего мужа. — Мы с тобой, Титов, вместе уже ничего не можем.

Разворачиваюсь и хвостом прохожусь по лицу Германа, тот только улыбается мне вслед.

В музее много людей. Хотя где в Париже их мало?

В каких-то залах не протолкнуться, где-то людей поменьше.

— Мой любимый Ван Гог, — говорит Герман, застывая у «Звездной ночи над Роной». — Но больше всего я люблю «Звездную ночь». Жаль, что она в Нью-Йорке.

Тихонько смеюсь.

— Что? — он оскорбляется.

— Ван Гог прекрасен, а ты, Титов, никогда не разбирался в искусстве.

— Эй! Я думал, у меня все получается идеально. Где я прокололся?

Отходим от картины, и я присаживаюсь на банкетку, оглядываю зал.

— Тебя всегда привлекали попсовые вещи. То, что интересно большинству. Обернись, посмотри, где основная масса людей.

Герман вертит головой.

Везде есть люди, но возле Ван Гога такая толпа, что к картинам не пробраться.

— В том, чтобы не разбираться в искусстве, нет ничего плохого. Тем более «Звездная ночь» является вершиной творчества художника. Можно сказать, это икона мирового искусства.

Титов присаживается рядом со мной, толкает меня в плечо и улыбается.

— Это все не потому, что я не разбираюсь в искусстве. А потому что всегда выбираю лучшее.

Его брови дергаются, а губы растягиваются в улыбке.

И кажется мне, что он вовсе не об искусстве говорит.

— Хорошо, Тами, какая твоя любимая картина?

— Пойдем, — беру его за руку и веду по залу, останавливаясь у картины, на которой изображены двое в кафе.

Герман наклоняет голову, рассматривая то, что на ней нарисовано. Чем дольше он смотрит, тем сильнее хмурится.

— Дега освистали, не приняли его картину. Критики не были готовы к такой депрессивной подаче. Излишняя эмоциональность была несвойственна тому времени.

— Почему тебе нравится эта работа? — Герман опускает взгляд и смотрит прямо мне в глаза.

— Я вижу боль этих двоих, то, как им плохо. Их жизни разрушены, а может, они так и продолжают разрушать их и будут делать это еще очень много лет. В их взгляде нет жизни. Тем не менее это самая эмоциональная история, которую я когда-либо видела.

Мне хочется сказать больше.

Что в этих двоих — в мужчине и женщине, которые одинаково безнадежно смотрят в пустоту — я вижу нас с ним, как когда-то.

Только не говорю ничего. То — прошлое, и ни к чему его ворошить.

В молчании бродим по музею, а когда выходим, обсуждаем что видели. Герман тянет меня в кафе недалеко от набережной, усаживает за маленький столик, делает заказ. Я просто расслабляюсь и смотрю на пешеходов, на дома, любуюсь архитектурой. Улыбаюсь, слушая красивый язык, который долетает со всех сторон кафе.