— Прости, господин, я погорячился. Но пятнадцать человек я размещу в наилучших условиях, тут уж не сомневайся! А уж кормёжка у меня — самому дожу понравилось бы, если б приехал.

— Хорошо, — согласился начальник стражи и поднял палец вверх, — пятнадцать человек!

— Только не едет он ко мне, — пожаловался трактирщик.

В таверну уже входили солдаты. Командир отсчитал пятнадцать человек и велел капралу следить, чтобы солдаты вели себя достойно и не обижали трактирщика и местных жителей.

Трактирщик отправился размещать новых постояльцев в верхних комнатах, а в таверну вошёл, придерживая полы рясы, Поссевино, за спиной которого был виден Паллавичино.

— Дорогой Томас, — сладко произнёс иезуит, обращаясь к Шевригину, — для тебя будут отведены более достойные покои. Забирай своего товарища, который, вижу, уже совершенно оправился от ран, и прошу следовать с нами.

— Стой, стой, — закричал сверху трактирщик, — тогда я ещё двоих могу взять.

Но Поссевино не обратил на него никакого внимания, жестом приглашая Истому на выход.

— Эй, купец, — жёстко произнёс Поплер, обращаясь к Паллавичино, — передай монаху, что нам здесь нравится. Не погнушаемся, поживём здесь.

Поссевино, выслушав перевод, не стал возражать. Он лишь кивнул в знак согласия и вышел. Между тем солдаты, разместившись в комнатах, спускались вниз, где трактирщик спешно накрывал на столы.

Истома отодвинул пустую миску. Поплер поднял бутылку: они выпили меньше половины.

— Пойдём в комнату, — сказал немец, — солдаты сейчас галдеть начнут, и не поговоришь.

Он повернулся к хозяину:

— Эй, ещё одну бутылку в комнату!

Трактирщик, накладывая в солдатские миски похлёбку, кивнул.

Они поднялись наверх и, дождавшись, когда хозяин принесёт вино, закрыли дверь. Поплер на правах хозяина комнаты разлил вино по стаканам.

— Рассказывай, брат, — произнёс он и поднял стакан…

Посольство простояло в венецианских владениях неделю. Дож передал Истоме утверждённое Советом десяти письмо для царя, а на словах… как Истома и ожидал, ничего дельного венецианцы Русскому царству предложить не могли. Впрочем, этого следовало ожидать: государства находились на значительном расстоянии друг от друга, торговые интересы морской республики нечасто совпадали с интересами сухопутной монархии. Да и к самой идее коалиций венецианцы после сражения при Лепанто относились настороженно. Тогда островитяне выставили больше всех кораблей, а результатами великой победы воспользоваться не сумели, на следующий же год потеряв остров Кипр. Совет десяти в первый момент заинтересовался предложением, которое привёз Истома, но позже, взвесив все обстоятельства, решили, что союз с московитами ничего не даст Венеции.

Поссевино эту неделю жил в самой Венеции, обсуждая что-то с дожем и Советом десяти.

— Договариваются, как нас ловчее облапошить, — ворчал Поплер, недавно узнавший от Истомы новое русское слово и не преминувший вставить его в разговор.

Паллавичино появлялся два раза, интересовался, не нуждается ли Истома в чём-либо, обещая передать всё Поссевино. Но, поскольку за постой и прокорм платило папское посольство, Истома отослал его, потребовав лишь сообщить за день-два, на какой день будет назначен выезд. Разговор проходил во дворе, и Паллавичино, заметив в окне глядящего на него Поплера, поспешил убраться. Немец пока интереса к купцу не выказывал и за нагайку не хватался, но… кто его знает?

Пока посольство стояло в венецианских владениях, весна полностью вступила в свои права: распустилось всё, что могло распускаться, подул тёплый, даже жаркий ветер, и зелень на грядках бодро топорщилась над землёй уже на три-четыре вершка.

Когда настал день отъезда, Истома, поднявшись на невысокий холм в трёх верстах от берега, оглянулся. Внизу лежал городок Кампальто с приютившей их таверной, местами виднелись пинии, растущие то поодиночке, то небольшими рощами, вдалеке протянулась голубая полоса Адриатического моря, а у самого горизонта угадывалась Венеция — этот удивительный город, равных которому нет нигде. И который он никогда больше не увидит.

Мимо него прокатила карета, пропылил копытами отряд стражников, среди которых затерялся Паллавичино. И лишь верный Поплер стоял рядом, глядя вниз, на маленькое здание таверны, возле которого едва виднелась стройная женская фигурка, машущая вслед уходящему отряду платком.

Отряд отошёл уже на добрые полторы сотни саженей, когда Истома с Поплером развернули коней и поскакали вслед. Далеко впереди их ждала Прага, до которой было добрых восемь сотен вёрст…

Путь из Венеции в Прагу Поссевино намеренно построил таким образом, чтобы заехать в австрийский Грац, где, как он знал, сейчас жил Иоганн Кобенцль. Лишь этот человек был ему доступен для личного разговора, ведь записки — это хорошо, они, конечно, переживут человека, их написавшего, но в личной беседе можно узнать нечто такое, чего имперский посол не захотел доверить бумаге. А возможно, он, Антонио Поссевино, сумеет разговорить австрийца, и тот будет с ним более откровенен, чем с читателями своих записок.

Сделав в дороге небольшой крюк, посольство римского папы вошло в Грац. Едва разместившись в здешней таверне, Поссевино тут же отправил брата Стефана просить Кобенцля об аудиенции. Согласие было дано сразу: бывший посол в Московии прекрасно знал, что собой представляет Антонио Поссевино, и ему был интересен этот человек, исключительно своим трудом и умом поднявшийся до положения второго лица в могущественном ордене иезуитов.

Кобенцль встретил Поссевино у входа в дом. Одет он был просто, без придворной пышности, и даже на берете его покачивалось от дувшего со стороны гор прохладного ветра не павлинье, а петушиное перо. Хозяин дома был предельно радушен: слуги уже приготовили обеденный стол, в камине пылал огонь, а неподалёку лежала невысокая стопка поленьев, распространяя запах сухих берёзовых дров.