Третий бросок был не лучше и не хуже второго, четвертый воспроизвел фиаско первого. Мэтт нацелился пятым, твердо вознамерившись наконец поразить цель, когда ему помешал легкий стук в дверь.

Конча вошла, когда Мэтт крикнул “можно”.

— Здравствуйте, — бодро произнес он, но вдруг осекся и взглянул на девушку. — Что случилось?

Она села на кушетку.

— Я плакала. Глупо, да?

— Не знаю. Иногда помогает.

— Я знала, что вы так и скажете. Мужчины всегда думают, что какая бы у женщины ни стряслась беда, стоит только поплакать, и все наладится.

— А разве нет?

— В том-то и дело, вы совершенно правы. Вот только я обычно не плачу. В груди спирает, и я не могу дышать, ничего не чувствую, но и заплакать не получается. А сегодня на мессе… Наверное, я ошибаюсь. Конечно, ошибаюсь. Пожалуйста, Мэтт, скажите, что я ошибаюсь.

— Насчет того, зачем женщины плачут? Я не специалист, конечно, но…

— Не говорите со мной, как с ребенком! Вы знаете, что я… Нет. Не знаете. Конечно, не знаете. Извините. Наверное, вы думаете, я совсем глупая.

— Вовсе нет.

— А теперь вы мне поддакиваете. До свидания.

Дверь хлопнула. Мэтт пожал плечами и бросил пятый дротик, который вонзился в край внешнего круга. Уже лучше. Когда он встал, чтобы собрать дротики и пройти еще один круг, дверь снова открылась.

— Я вернулась, чтобы сказать, — официально, как Баньян, объявила Конча, — что сестра Урсула пришла из церкви вместе с нашими и спрашивает, не слишком ли вы заняты и можно ли с вами поговорить.

— Со мной? Господи, зачем?

— Я не стала спрашивать. Вы ее примете?

— Разумеется.

— Я так и передам. — Конча помедлила в дверях. — Вы правда считаете меня дурой?

— Да, — невозмутимо ответил Мэтт.

Она улыбнулась, столь же солнечно, сколь и неожиданно.

— Вот и хорошо.

“Странно, — размышлял Мэтт. — О сестре Урсуле всегда думаешь в единственном числе, хотя существует она, так сказать, во множественном”. Он никогда не видел сестру Урсулу одну, рядом неизменно была сестра Фелиситас, которая ничего не делала и ничего не говорила, но ее присутствие, видимо, удовлетворяло каким-то требованиям ордена.

Мэтт встал, когда монахини вошли и уселись на кушетке.

— Пожалуйста, сядьте, мистер Дункан, — сказала сестра Урсула. — Я так понимаю, вы удивляетесь, отчего я выразила настоятельное желание вас видеть?

— Признаюсь, да.

— Тогда не будем тратить время на обмен любезностями. Я попросила о встрече, поскольку узнала от членов семьи, что вы в некотором роде неофициальный помощник лейтенанта Маршалла. Это так?

— Да, но ключевое слово — “неофициальный”.

— Хорошо. Я хотела бы поговорить с лейтенантом лично, однако, боюсь, мать-настоятельница не сочтет это приемлемым. Но нам, естественно, разрешили присутствовать на похоронах, и если я смогу сегодня же побеседовать с вами… Понимаете, мистер Дункан, я намерена найти убийцу Вулфа Харригана.

Мэтт улыбнулся:

— Очень мило с вашей стороны.

Под апостольником блеснула улыбка.

— Я не виню вас за сомнения. Но я не такой уж неопытный детектив. Мать-настоятельница сильно удивилась, когда я объяснила ей, куда пропадало вино для причастия. А потом еще какой-то вандал изрезал служебник, который иллюстрировала сестра Перпетуя. И сестра Иммакулата всегда зовет меня… — Она вдруг замолчала и покраснела. — О господи.

— Что такое?

— У каждого человека, — медленно произнесла сестра Урсула, — есть свой смертный грех. Один из семи, которому наиболее подвержена его душа. Мой грех — гордыня. Как сказал апостол Навел, “мне дано жало плоти моей — аггел сатаны, что избивает меня кулаками”. Боюсь, я даже не могу радоваться своей немощи, потому что эта радость сама по себе греховна. Поэтому, пожалуйста, мистер Дункан, примите меня как есть и не вынуждайте потворствовать собственным слабостям.

— Хорошо, сестра… если мое приятие хоть что-то значит. Так в чем дело?

— Я должна добавить, что неплохо разбираюсь в методах расследования и в криминологии. Моя совесть спокойна, поскольку это всего лишь констатация факта.

— Вероятно, вы прочли множество детективных романов и каждый раз разгадывали тайну на второй главе?

— Вы надо мной смеетесь. Нет, я не любительница детективных романов, но мой отец был капитаном полиции. В двадцать лет я собиралась пойти по его стопам. Потом мое здоровье пошатнулось, и долгое выздоровление подсказало мне иной путь.

— Забавно теперь думать, что вы хотели стать полицейским. Видимо, людям обычно кажется, что монахинями становятся с рождения. Если я пытаюсь представить вас маленькой, то вижу девочку в монашеском одеянии. И такую же кроткую и милую.

— Вы думаете, монахини всегда кроткие и милые? — Сестра Урсула тихонько засмеялась. — Некоторые — да, конечно. Посмотрите на сестру Фелиситас (не сочтите, что я смущаю ее, — она глуха, бедняжка). Но с другой стороны… Нет, я не стану называть имен, они ничего вам не скажут, и потом так нельзя. Короче говоря, есть монахини, которые заткнут за пояс самого сурового полицейского.