Едва различимо растягиваю губы в подобие улыбки. Кажется, детям легко дается переезд от папы. Они больше не выглядят злыми и колючими монстриками. Вполне себе приличные подростки.

А вот я… я очень устала. Хочется есть и спать. И чтобы побыстрее забылось, отболело, отпустило.

Восемнадцать лет из жизни ластиком не сотрешь. И общие воспоминания с красавцем — мужем пальцем не раздавишь.

— Мам, ты идешь? — Олеся стучит по стеклу костяшками пальцев.

Открываю дверь и выхожу из машины. Нога все еще болит. Я вообще удивляюсь, как я смогла доехать с детьми до дома Аграфены Григорьевны и не повырывать себе волосы на голове от ноющей боли.

Максим тащит наши чемоданы к шикарному коттеджу бабушки, Олеся быстрой и легкой походкой идет за ним. А я ковыляю, как подстреленная.

— Внуки? — удивленно всплескивает руками Аграфена Григорьевна.

— Привет, ба! — Олеська от восторга аж взвизгивает.

— Неожиданно. Внуки, да еще и с чемоданами.

На подтянутом лице моей свекрови все же проявляются темные тени морщин. Ее взгляд мрачнеет, а улыбка пропадает с лица.

Я смотрю ей прямо в глаза, а сердце раскаленным шаром мечется в груди. Кажется, что Аграфена Григорьевна все без слов понимает.

Она кивает мне.

Просто кивает.

— Ну чтож, я всегда рада внукам, — проходит вглубь кухни с шикарным интерьером в молочно-голубых оттенках. — Извините, пирогов не напекла. Сами знаете, что стряпание — это не мое.

— Ничего, ба. Если захотим пирогов, нам Максим их напечет! — весело звенит Олеська.

— Да блин, почему опять я?

Мой сын оставляет чемоданы у порога, резко стягивает куртку и снимает кроссовки. Они разлетаются в разные стороны вместе с ошметками грязного снега.

Строго смотрю на Максима.

Он недовольно цокает языком, но обувь все равно поправляет, ставит на обувницу.

Я снимаю куртку и иду на кухню.

— Чай, кофе, матчу? Что будете? — Аграфена Григорьевна готовит чашки для напитков.

В ее доме пахнет чистотой и свежестью, будто только что была проведена генеральная уборка. Вероятнее всего, к свекрови с утра приезжал клининг.

— Я буду кофе, — готовит Олеся.

— Я тоже.

— А я ничего не буду, — неживым голосом говорю я.

Аграфена Григорьевна хмурится. Осматривает меня от макушки до пят придирчивым взглядом.

— Можешь занять гостиную на втором этаже, Даш. Там чистое постельное белье. Полотенца в полке в шкафу. Ну, разберешься.

— Я с вами посижу, — отвечаю свекрови и касаюсь спинки мягкого стула.

Ножки скрипят по плитке, когда выдвигаю стул из под стола.

Глаза щиплет от подступающих слез. Хочется обнять Аграфену Григорьевну, прижаться к ней и пожаловаться на Рому. Выплеснуть все скопившиеся эмоции и чувства. Услышать слова поддержки от женщины, которая уже была в такой ситуации. Может, она хоть как-то облегчит мое состояние. Даст мудрый совет. Разделит со мной мою боль.

Но не при детях.

Олеся и Максим сейчас выглядят так, словно ничего не произошло. И я не хочу нарушать их психологическое состояние своей женской тревогой и болью. Я точно знаю, что мои дети переживают, хоть и не показывают это сейчас. А если я скачусь в истерику, то и они вслед за мной не удержатся.

— Как добрались? — интересуется у внуков.

— Олеська спала всю дорогу! — прыскает Максим.

— А вот и не правда! Я не спала, я притворялась!

— Ну да, — хмыкает Аграфена Григорьевна. — Женщинам часто приходится притворяться.

Ее мрачный взгляд мажет по мне.

Чашки душистого кофе оказываются на столе. Как и тарталетки с творожным сыром и икрой. Дети тут же набрасываются на еду, словно их неделю не кормили.

Я беру тарталетку в руки и откусываю небольшой кусочек. В животе неприятно урчит.

Кошусь на детей. Странно, что они сами до сих пор не начали жаловаться на своего отца, который жестоко меня предал.

Не только меня. И их тоже. Всю нашу семью.

— Ладно, мы с Максимом пойдем на второй этаж. Чемоданы разберем. Чем-нибудь займемся. Да? — Олеся вскидывает бровь, глядя на брата.

— Да, — отвечает сухо и закидывает в рот тарталетку.

Я поджимаю губы. Нужно с чего-то начать разговор.

— Вы с Ромой поругались, — констатирует факт Аграфена Григорьевна, когда мы с ней остаемся наедине.

— Да. Я… Я… — облизываю пересохшие губы. — Я разбила салатницу, которую ты нам дарила.

— Салатницу?

— Да, фарфоровую салатницу, — опускаю взгляд и переплетаю напряженные пальцы под столом. — И твой сын мне изменил.