Михайла посмотрел на небо.

Ага... его за вином послали?

Вот он и проходит. До рассвета. И вернется с битой мордой.

Ограбили его. Купил он вина, вышел из трактира, и по дороге на него напали, вино отняли, морду набили... это он обеспечит.

Надобно еще к первым петухам попасть на подворье Заболоцких. Это он успеет.

А еще бы посмотреть, что Истерман с телом делать будет. Очень Михайле это любопытственно!

***

Руди оставалось только материться, бессильно и злобно.

Фёдор нажрался до состояния 'в дрова', его самого можно было вынести и под забор выкинуть , и не почуял бы. А как теперь быть с покойницей?

Да вот так...

Тело начало коченеть, и надеть на него хоть какую-то одежду... да и пусть! Ни к чему!

Если б на него местные грабители наткнулись, они бы и унесли всю одежду. И так сойдет!

Руди кое-как, морщась от отвращения, завернул тело в шелковое покрывало. Порадовался, что лежало оно более-менее ровно, если б враскоряку, было бы труднее. А так сверток - и сверток.

Вот так.

Теперь поднять... уффф! Мертвое тело почему-то было намного тяжелее живого. Сколько раз он Элизу подхватывал на руки, перекидывал через плечо... всякое бывало во время любовных игр. Она казалась такой легкой, а сейчас, словно камень...

Нет, не терзался Руди угрызениями совести. Для этого оную совесть надо было хоть в зародыше найти.

И на девичью жизнь ему было наплевать. Девка - и девка, и что такого? Перевидал он тех мертвецов... штукой больше, другой меньше - неважно!

Просто неприятно.

И вдвойне неприятно, что приходится за Фёдором подтирать.

Втройне неприятно. Раньше за ним такого не водилось. А если он это и с молодой женой сделает? Так, к примеру?

Или просто эта боярышня согласится с ним ложе разделить? Здесь нравы, конечно, более строгие, но добрачные связи встречаются, в деревнях так повсеместно, там и женщин с ребенком более охотно замуж берут. Значит - плодовитая, сможет потомство принести. Дикие люди.

Руди не замечал, что сам себе противоречит, не до того ему было. Он тащил тяжеленое тело сначала вниз, в гостиную, потом через черный ход, к немалой радости Михайлы, который с той стороны и прятался, потом через задний двор, и дальше, дальше...

Элизу он оставил под чьим-то забором.

Призадумался, потом махнул рукой.

Понятно же все.

Шла, напали, задушили, все сняли, все отняли... кто тут будет что разбирать? С гибелью продажной девки-то? Не она первая, не она и последняя!

Главное, Теодора никто не заподозрит! И надо ему сказать, что они с девкой расстались, а он, к примеру, подарил ей перстень с лалом. Вроде бы у него такой на руке был.

Тогда вдвойне понятно будет.

Глупая девка, нет бы перстень за пазуху спрятать, да бежать, не оглядываясь. А она, небось, нацепила да залюбовалась. Вот и получилось нехорошо...

Уффф!

Ладно!

Надо до утра это объяснить Теодору! А пока - домой и приглядеть за мальчишкой, не наделе бы глупостей спьяну!

Михайла тоже довольно улыбнулся.

И отправился к подворью Заболоцких. У него там было очень важное дело. размером с одну мошну. Или одну дуру-девку... там видно будет.

И надо поспешать. Скоро уж первые петухи запоют, скоро...

***

Если б Аксинья и хотела уснуть, ничего б у нее не получилось. Поди еще, придумай, как выйти так, чтоб Устька ничего не заметила.

А как?!

Она же к няньке встает по десять раз за ночь. Да и сама Дарёна Фёдоровна тоже спит чутко.

А Аксинье выйти надо!

А что делать?

Одеяло свернуть, на свое место положить... нет, не получится. Заметят, шум поднимут...

Значит, надо проще сделать. Сказать, что живот прихватило. Может, простокваша несвежая оказалась?

Устя только головой покачала. Такие хвори она лечить не умела, да и опасалась.

– Может, тебе ведро нужнОе взять?

– И всю ночь смрад этот нюхать?
– наморщила нос Аксинья.
– Дойду как-нибудь, чай, не лес темный.

– Коптилочку хоть возьми.

– А ты как без нее? Дойду, не страшно. Ночь светлая.

Устя пожала плечами, да и нянькой занялась. Действительно, чего она? Аксинье не три годика, уж дойдет как-нибудь. Ей кажется, что ничего страшного с сестрой не происходит, но ведь желудок - хворь не смертельная, не сильная? Может, и не видит она просто, не понимает.

Аксинья и бегала во двор.

Раза четыре сходила, на пятый уж и не удивлялся никто.

Бывает...

Вот уж и урочный час близко...