Священник и Пауль снова переглянулись.

Дело обретало ясность.

Ну, укусы - синячки, дело такое. Да и выглядело это совсем иначе на грязном мертвом теле, вполне могло сойти за страстную ночь. Бывает. Если уж вовсе по секрету, Пауль тоже.... Оскоромился с Элизой, и знал, что девушка она страстная, потом дней пять спиной к супруге не поворачивался, в постель только в рубашке ложился, пока царапины не сошли. Так ногтями подрала, кошка дикая...

А дальше тоже понятно.

Шла баба домой, небось, кольцо и убрать не додумалась. А грабители все ж встречаются. Напали, придушили, может, и не хотели насмерть-то, да тут уж как получилось. Много ли ей надо, с такой тонкой шеей? Потом все забрали, раздели, бросили...

Печально.

Очень печально.

Будет ли это иметь какие-то последствия для общины? Этот вопрос и задали Рудольфусу.

Руди только плечами пожал.

– Я сам расскажу все царевичу Теодору, сам ему посочувствую, когда вы не против. Не думаю, что он будет гневаться. Но я попрошу его, чтобы Лембергскую улицу проходили чаще.

А вот эти последствия всех устроили.

– И попрошу его выделить денег бедной Магрит. На приданое младшим дочкам.

А вот это было еще и приятно. Если Истерман так говорит, значит, выделят деньги. А если будут деньги....

– Может, и жених какой найдется. Вот, старшей уже двенадцать лет, - задумался Пауль.
– Пока поженить их, и пусть работает, хозяйство поднимает, а потом уж, как невеста в возраст войдет, так святой отец их и благословит плодиться и размножаться?

– Почему нет? Надеюсь, царевич согласится быть на свадьбе посаженным отцом, - степенно ответил Руди.
– А когда нет, я сам буду. Я чувствую перед собой вину. Если бы я уговорил ее остаться до утра... царевич уснул, и она решила уйти.

Вот это было самым слабым местом в плане Руди. Казалось бы, чего уж лучше для продажной девки - с вечера себя продала, можно и с утра еще добавить. А ее чего-то домой понесло?

Но - прокатило.

Может, потому, что Элиза действительно не любила оставаться у кого-то на ночь. Может, просто всем было безразлично. А может, и царевич перстень дал, да и сказал идти восвояси, вот она и ушла. Недоступное-то завсегда слаще, у баб же разные уловки.

И такое могло быть...

Дело житейское.

На том и сошлись.

Тело понесли в церквушку, Магрит увели домой, отпаивать и утешать, а Руди отправился к Фёдору. Им еще предстояло побеседовать.

Проспался ли, пьянь бессмысленная?

***

Когда загремели ворота, Устинья и внимания не обратила. Занята была.

Ругалась с нянюшкой.

Самое сложное не вылечить больного, а долечить его, так-то.

Когда человек ленивый, это легче. Он и сам лишний раз не встанет, и бед себе не наделает. А когда человек живой, да деятельный, да к труду привыкший... вот и уговариваешь нянюшку, что надобно еще нужнУю посудину потерпеть, да по лестницам не бегать, чтобы сердце не зашлось, чтобы долечилась она. А няня спорит, нянюшке уже скучно, горестно...

Няне делать что-то хочется, а можно пока только лежать, да рассказы занимательные слушать. Не уследишь - мигом вскочит и помчится, а ей покой надобен.

Вот и сидела Устя, вот и ругалась...

Когда дверь открылась, она только голову повернула - кто там пришел?

А в следующий миг кинулась на шею старушке, вступившей в горницу, да так важно, словно царица какая. Хотя так взглянешь, и не подумаешь, что старушка что-то значит.

Ну, бабушка.

Невысокая, худенькая, легкая, словно птичка, на голову ниже Устиньи, тонкокостная. Черные волосы под рогатой кикой, до сих пор черные. Может, пара там седых прядей. Не больше. Лицо с тонкой смуглой кожей почти без морщин. Серые глаза, такие же, как у самой Устиньи, крупные, ясные, словно освещают лицо - и кажется она на десять, двадцать лет моложе. А сколько ей на самом деле?

Кто ж знает. Сто лет? Сто пятьдесят?

Не живут столько. Да прабабушке то безразлично. Она-то живет и хорошо себя чувствует. И на ногу легка, вон, по ступенькам в терем пробежала, не запыхалась.

Одета просто, ни бархата, ни соболей, ни парчи узорной, а все равно - поклониться хочется. Как-то так она двигается, ходит, голову поворачивает... одно слово - волхва. Хоть и без посоха. Да и не нужно ей. То мужские игрушки, а ей сила есть - и ладно будет.

– Прабабушка!

– Я, внученька, я. А ты лежи, Дарья. Встанешь - так я об тебя хворостину обломаю, как в детстве твоем. Хочешь все лечение прахом пустить?

Устинья с восторгом пронаблюдала, как няня, которая только что скандалила, укладывается обратно и принимает самый кроткий вид.

– Бабушка, родненькая, благодарствую!

– А ну, дай-ка я на тебя посмотрю, внучка, - Устинья, конечно, приходилась Агафье правнучкой, а то и праправнучкой, и то по линии брата, но кого это интересовало?

Уж точно не двух волхвиц. Одну старую, а вторую... вторая пока еще своей силы не знала. Агафья смотрела на Устинью внимательно, а потом взяла ее за руку.