— Я заранее предчувствовал, что мы столкуемся с вашей милостью! — воскликнул довольный Паганаччо. — Заверяю вас, добрый сеньор, что у вас не будет причин жаловаться. Сейчас вас развяжут, но я хотел бы почтительнейше просить вас держать в узде вашего слугу. Я не настолько глуп, чтобы брать с вас слово, что вы не попытаетесь сбежать, — ухмыльнулся он, — но прошу вас помнить: мои люди грубы, а их пистолеты заряжены. Если вы или ваш слуга попробуете напасть на моих парней или подойти к выходу, церемониться никто не будет. Так что послушайте моего совета: поужинайте с нами, выпейте вина, а после вашей милости подадут перо, чернила и бумагу и все, что вашей милости будет угодно!

Двое бандитов, повинуясь кивку главаря, перерезали веревки на ногах и руках пленников. Ричард тут же принялся разминать запястья, разглядывая порезы на левой руке, которую использовал в схватке как щит. Гиллалун, исподлобья косясь на отошедших разбойников, стал осторожно ощупывать ногу, пострадавшую при падении.

Капитан Паганаччо, цепко следивший за ними, решил снова проявить любезность.

— Эй, Жан-коновал! — позвал он бандита с сумкой знахаря. — Подойди-ка сюда и помоги нашим гостям… Брось Микеле, он свое получил и уже вряд ли прочухается. Сеньору нужно забинтовать руку, а этому малому – подлечить колено. Да возьми воды и полотенца получше! Конечности этих господ намного чище твоего грязного рыла.

Разбойник, исполняющий в банде обязанности лекаря, нехотя поднялся с корточек у лежанки несчастного Микеле и, кряхтя, пошел за водой и чистыми тряпками. Когда он вернулся, гремя сумой, набитой глиняными баночками со снадобьями, Ричард и Гиллалун уже успели расположиться поудобнее на охапке соломы.

Бандит поставил суму на землю, пристроил на выступ стены одну из масляных плошек, заменявших разбойникам лампы, и зажег огонь. Затем он принялся старательно полоскать в воде тряпицу сомнительной чистоты. Встав спиной к пещере и лицом к пленникам, он монотонно пробормотал, не поднимая глаз:

— Сделайте вид, что не слышите меня, сударь.

Дик с трудом понял, что глухой голос исходит именно от знахаря: его заросшая бородой физиономия ничего не выражала, а губы почти не шевелились. Гиллалун слегка вздрогнул и напрягся. Бандит между тем продолжал так же глухо и монотонно:

— Я должен сказать вам кое-что по секрету от капитана. — И тут же прибавил гораздо громче. — Подайте мне вашу руку, сударь. Я обмою раны.

Дик протянул руку, плохо понимая, что происходит. Жан-коновал принялся смывать полузасохшую кровь с такой трепетной осторожностью, что юноша внезапно понял: бандит боится его до дрожи в коленях. Густая поросль скрывала нижнюю часть его лица, а глаза были опущены, но мелко трясущиеся пальцы выдавали коновала с головой.

Ричард равнодушно отвернулся, сгорая от любопытства. Слева от него Гиллалун принялся деловито чистить полы своей потрепанной в схватке рясы, тихонько посвистывая себе под нос, однако Дик не сомневался, что рысий слух телохранителя прикован к бандиту, пусть вид у слуги был самый рассеянный.

Жан-коновал, продолжая елозить тряпкой по руке Дика, пробубнил, едва шевеля губами:

— Я помогу вам сбежать отсюда, сударь. Капитан хочет убить вас сегодня же ночью.

От этого заявления Дик непроизвольно дернулся. Гиллалун немедленно пришел ему на помощь:

— Гляди, что творишь, каналья! — рявкнул он на знахаря. — Чай не скотину пользуешь!

Тот остановился на минуту, окончательно оробев. Воспользовавшись тем, что эхо от Гиллова рыка надежно перекрывало любой голос, Дик быстро спросил:

— С чего бы тебе о нас тревожиться?

Бандит немного отстранился, чтобы взять бинт и наложить на него какую-то не внушающую доверия мазь, а затем, снова склонившись над рукой, произнес нечто совершенно немыслимое:

— Я узнал вас, сударь.

Дик задохнулся от неожиданности. Невозможно, невероятно, но объяснение было только одно!

— Так ты сторонник герцога Эпинэ? — выдохнул потрясенный юноша. — Ты скрываешься здесь в интересах принца Ракана?

Жан-коновал впервые поднял на Дика глаза, в которых отразились испуг, недоумение и искреннее замешательство.

— Герцог Эпинэ? — переспросил он. — Он вздернет меня, если поймает. Я говорю о вас. — И он продолжал, понизив голос: — Я родом из этих мест. Капитан не здешний, он из Агарии. Но я – другое дело. Я сразу понял, что вы из этих… которые древней крови. — Знахарь поежился. — Я-то знаю, что никто не может подняться на холм Абвениев – ни человек, ни зверь. Ни одна птица не садится там на камни. Как-то по молодости я хотел залезть по ступенькам… Думал, там и сдохну. А вы стояли на самом верху, а потом дрались, как взбесившийся вепрь… Я великий грешник, сударь, — робко проговорил коновал, — но я чту богов. Я не знаю, кто вы: может, и вправду монах, а, может, и большой человек. Но вы один из них, из этих… из Ушедших.

Ричард, не веря собственным ушам, слушал бормотание бандита. Не думал он, что гальтарские суеверия могут так близко коснуться его самого! Должно быть, бедняга Жан был родом из местных крестьян, которые до сих пор ставят крынки с молоком и медом у древних развалин. Дик бросил взгляд на Гиллалуна: тот слушал с живейшим, хотя и затаенным интересом, словно принимал весь бред невежественного разбойника за здравые суждения.

— Так ты говоришь, никто не подымется на Холм? — спросил он. — То есть, ежели б мой господин остался наверху…