Самым парадоксальным образом заинтересованность держав Запада в русском перевороте, долженствовавшем закончиться низложением императора Николая II и переходом реальной власти к оппозиционной буржуазии, совпадала с интересами немцев. Именно в это время германское военно-политическое руководство также активно готовило в России смену власти, преследуя, разумеется, отличные от Франции и Великобритании цели – заключение сепаратного мира. Эмигрант Н. Гранберг впоследствии так характеризовал данный парадокс: «Интересно, однако, отметить неоспоримый факт благоприятного отношения к русскому перевороту не только германского правительства и главного командования, но и союзников. Каждая из сторон рассчитывала получить выгоды от этого переворота, не отдавая себе отчета от могущих произойти от этого последствий. Все считали, что все остальное останется без перемен и даст значительные улучшения. Союзники рассчитывали, что русская революция коснется главным образом особы русского императора, и прикладывали к русской демократии разные западноевропейские понятия. Немцы же видели в революции путь к сепаратному миру с Россией и освобождению сил для победы на Западе» [196] .

Действительно, нельзя сказать, что союзники рьяно готовили русскую революцию. Конечно, нет. Это делали немцы, отлично понимавшие, что любая революция на начальном своем этапе обязательно примет характер хаоса, общего расстройства и Гражданской войны в той или иной степени. За это время можно было бы перевести все усилия на Французский фронт и одержать победу в затянувшейся войне. Но союзники в максимальной степени способствовали консолидации оппозиционных сил с целью совершения верхушечного переворота – замены императора Николая II на удобную для Запада кандидатуру (конечно, лучше в форме конституционной монархии).

Соответственно наивысшему образчику английского вмешательства в русские внутренние дела – убийство императора Павла I в 1801 году – британцы приняли самое активное участие в убийстве Г. Е. Распутина. Агенты секретной службы разведки Великобритании находились вместе с Ф. Ф. Юсуповым, великим князем Дмитрием Павловичем и В. М. Пуришкевичем во дворце Юсуповых в момент убийства (в частности, известный агент О. Рейнер). А великий князь Александр Михайлович вспоминал: «Самое печальное было то, что я узнал, как поощрял заговорщиков британский посол при Императорском дворе сэр Джордж Бьюкенен. Он вообразил себе, что этим своим поведением он лучше всего защитит интересы союзников и что грядущее либеральное русское правительство поведет Россию от победы к победе» [197] .

И впрямь, Д. Бьюкенен был чрезвычайно озабочен интересами союзников. Не зря многие совещания лидеров Прогрессивного блока проходили в британском посольстве, куда не было входа агентам охранки. Наивно было бы думать, что английский посол был озабочен интересами России. Император знал о наметившемся с лета 1916 года (после поездки думской делегации в Великобританию) сближении англичан и либеральной оппозиции и потому незадолго до Февральской революции намеревался просить об отзыве Д. Бьюкенена.

Николай II, исключительно верный союзу с Великобританией и Францией, перестал устраивать союзников по одной простой причине – он имел моральные принципы, заключавшиеся в укреплении российской государственности. Получалось это у последнего русского царя из рук вон плохо (достаточно вспомнить войну с Японией и Первую русскую революцию), но объективные данные к 1917 году были на его стороне. Это и переход инициативы на Восточном фронте в руки русских, это и секретные договоры, это и готовившаяся на 1917 год Босфорская десантная экспедиция. Наконец, это простое и неизбежное усиление Российской империи по итогам войны (большие человеческие потери в два-три миллиона человек для молодой 180-миллионной нации не играли существенной роли).

Следует помнить, что в период Первой мировой войны тыловые районы России не только не знали голода и эпидемий, что уже само по себе говорит о благоприятном материальном фоне ведения войны. Главное – что в годы войны продолжала увеличиваться численность населения страны. По самому минимальному расчету, с 1 января 1914 (139,9 млн чел.) по 1 января 1917 года (142,5 млн чел.) население России выросло на 1,9 %, что в абсолютных цифрах дает 2,6 млн человек. По ряду оценок, «естественный прирост населения Российской империи в течение 1914-1916 годов был столь значителен, что количественно не только компенсировал, но даже перекрывал гибель солдат и офицеров в ходе боевых действий» [198] . В. А. Исупов, приводя различные данные о потерях русской армии в ходе войны, пишет, что потери убитыми и умершими составили от 1,5 до 1,8 млн человек. И потому Первая мировая война явилась лишь демографическим кризисом, так как упала рождаемость и снизилось количество браков, что дает около четырех миллионов косвенных и демографических потерь. Катастрофой же стали последствия октябрьского переворота 1917 года, за которым последовала Гражданская война.

Здесь правомерно сравнить участие в Первой мировой войне России и Австро-Венгрии. С экономической точки зрения и с точки сравнения экономической мощи и политического потенциала и Австро-Венгрия, и Россия являлись великими державами «второго эшелона» наряду с Италией и Японией. США пока еще оставались за океаном. При этом «первый эшелон» в лице Великобритании и Германии завязал узел мировой войны, а Франция уже скатывалась во «второй эшелон».

Россия же, при условии победы в войне, явственно выходила в «первый эшелон» великих держав, составляя единственную конкуренцию Великобритании (если помнить, что Германия терпит поражение, а Франция становится подчиненным союзником англичан на континенте). Иными словами, британское руководство задолго до последнего выстрела Первой мировой войны (судя по всему – даже до первых выстрелов, о чем говорит эпопея германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау» в Средиземном море) осознало, что Российская империя будет следующим ее противником и конкурентом – причем в силу исключительно объективных причин.

На континенте Россия становилась бы явственным гегемоном, а ее выход на моря подкреплялся бы овладением Черноморскими проливами, что наряду со строительством современного линейного флота не могло не обеспокоить англичан. Это – не осуждение британской политики, но лишь констатация факта прагматичной страны, боровшейся за мировую экономическую гегемонию. Вот то, что русская сторона не сумела своевременно распознать косвенной угрозы и предпринять меры противодействия, – достойно сожаления. Напротив, «передовая» русская общественность сама стремилась расстелиться перед Великобританией, чей государственный строй неправомерно идеализировался российскими либеральными кругами.