Вне всякого сомнения, то ведение войны Российской империей, что обозначилось к 1916 году, резко отличалось от чрезмерно оптимистических настроений, господствовавших в обществе 19 июля 1914 года. Мало того что войну так и не удалось выиграть в короткие сроки, так русская Действующая армия в 1915 году потерпела ряд тяжелых поражений, оставила неприятелю Польшу, Литву, часть Прибалтики, завоеванную в первый месяц войны Галицию. Потери превышали все дотоле мыслимые масштабы: к началу Брусиловского прорыва русские вооруженные силы потеряли 5 366 000 человек, в том числе 1 896 000 – пленными. К маю 1917 года эти цифры увеличатся еще на 2 168 000 человек [251] .

Естественно, что столь тяжелая война не могла не вызвать потрясения и в народном хозяйстве страны, что в свою очередь неизбежно отражалось на материальном благополучии и моральном состоянии нации. Нехватка рабочих рук, перевод промышленности на военные рельсы, нежелание населения отдать «все для фронта, все для победы» (нажива буржуазии на военных заказах, коррупция чиновничества, спекуляция хлебом со стороны зажиточного крестьянства) – все это подтачивало волю нации к сопротивлению.

«Окраинный» характер войны не позволил громадному большинству россиян осмыслить эту войну в качестве «своей собственной». Умирать за Польшу и Литву, не говоря уже о Царьграде и Галиции, просто так, по своему желанию и потребности, никто не желал. Осознание того важного обстоятельства, что враг нигде не был пущен на собственно русскую землю, придет позже, во время Великой Отечественной войны, когда фашисты прорвутся до Волги и перед народами Советского Союза встанет задача не столько победить, сколько отстоять свою жизнь и свободу. Пока всех и вся скрепляло только одно: воля к победе со стороны высшей государственной власти – российской монархии.

Именно этот институт, удерживавший общество в состоянии гражданского мира, невзирая на неудачное ведение войны и кризисные явления в народном хозяйстве, во второй половине 1915 года подвергся своеобразному удару «в спину». Именно так после войны считали германские реваншисты, полагая, что германская армия выдержала тяготы войны, и не будь в тылу Ноябрьской революции 1918 года, то война, возможно, была бы если и не выиграна, то и не проиграна.

На самом деле революция есть процесс скорее стихийный, нежели зависящий от субъективных усилий. Однако субъективные усилия отдельных лиц, социальных слоев и, наконец, всей нации и делают революцию неизбежной. В противном случае давление социальной структуры, находящейся в состоянии кризиса, ограничится глубокими реформами, носящими революционный характер по своему содержанию, но все-таки избежавшими Гражданской войны как крайнего фактора революционного процесса. Исторический пример тому – последняя русская революция 1991 года.

Буржуазная революция в полуфеодальном обществе преследует одну важнейшую цель – приведение «в соответствие реального экономического и общественного положения и формального статуса индивидов и социальных групп», а также изменение «их социального статуса в соответствии с новыми экономическими возможностями и потребностями» [252] . Цель была поставлена задолго до войны. Стремление к этой цели делало противоречия внутри правящей элиты более острыми, нежели даже противоречия между верхами и низами.

Итоги Первой русской революции 1905-1907 годов не смогли удовлетворить буржуазию. Верховная власть по-прежнему оставалась в руках дворянской элиты, пусть и тесно связанной с крупным капиталом, но еще не полностью подконтрольной ему. Напротив, верховная власть в лице правительства П. А. Столыпина, поддерживаемого императором, встала во главе модернизационного процесса. Представляется, что именно это обстоятельство как нельзя более раздражало либеральную буржуазию, ибо в этом случае монарх и исполнительная ветвь власти имели приоритет и перевес над законодательным парламентом. То есть «император, как и его оппоненты, являлся сторонником либеральных преобразований, и спор шел не о том, проводить их или нет, а о том, кому их проводить (проблема политического лидерства), когда именно (проблема актуальности реформ), в каком объеме и темпе (проблема соотношения прагматизма и доктринерства)… Модернизации препятствовали не взгляды Николая II, а прежде всего, оппозиция и революция, борьба с которыми отвлекала власть от исполнения реформаторских планов» [253] . Первая мировая война представилась либеральной буржуазии чрезвычайно удобным моментом для решающего броска к власти. Не контроль монархической традиции над олигархическим капиталом, но подчинение сакральной фигуры царя бурно развивающемуся (и наживающемуся) бизнесу, а в случае чего «стрелочник» всегда под рукой.

Любая революция требует массовой поддержки со стороны социальных низов, чтобы устоять перед натиском силы старого режима. Бесформенное и стихийное чувство негодования и озлобления народа, объективно вызываемое ходом войны, кристаллизовала и подчеркивала антиправительственная пропаганда, ибо ведь солдатско-крестьянские массы руководствовались своими собственными представлениями о справедливости, власти и должного поведения последней в экстремальных условиях. В плане углубления негативного отношения к власти, сознательной гипертрофированности ошибок и упущений правящих кругов решающую роль сыграла рвавшаяся к власти оппозиция, возглавляемая либеральной буржуазией.

Неоднократные попытки либеральной оппозиции «подстегнуть» революционное движение, дабы впоследствии, «оседлав» его, встать во главе страны, после 1907 года неизменно проваливались. Но само по себе обладание капиталами неизбежно, в соответствии с законами исторической логики вело к схватке за власть с полуфеодальным режимом. Крупный капитал нуждался в том, чтобы его носители достигли высот государственной власти. И потому «основная причина конфликта государства и общества, приведшего в конечном итоге к революциям 1905 и 1917 годов, заключалась в борьбе за власть: лидеры либерально-радикальной общественности хотели сами руководить реформационным процессом, который непрерывно проходил в России в период империи, и на революционной волне отнять власть у бюрократии» [254] .

При этом сам реформационный процесс понимался по-разному. Если царская бюрократия, не забывая об интересах дворянского сословия, все-таки пыталась опираться на патернализм, что предполагало некую высшую «справедливость» в распределении общественных благ, то либералы открыто брали пример с Западной Европы. Разумеется, что при отсутствии у России колоний объектом ограбления должны были выступить народы самой страны. В борьбе за власть оппозиция не гнушалась поддержкой революционеров, вместе с ними, хотя и преследуя различные цели, ведя борьбу с царизмом.