Удивительнее всего то обстоятельство, что с затягиванием войны военные, как то было еще в период русско-японской войны 1904-1905 годов, переставали пользоваться авторитетом в «обществе». Действительно, к чему же воевать, озверевая и огрубляясь, если можно спокойно в тылу наживаться и превосходно проводить время? Казачий офицер-артиллерист А. А. Прудников летом 1916 года записывал: «Сейчас, в то время как мы иногда теряем здоровье и очень часто саму жизнь, в то время, когда у нас бывают недели, в которых нет времени даже умыться, на нас подчас смотрят чуть-чуть лучше, чем на обыкновенных разбойников… просто диву даешься, как много людей так думают. И это во время войны. Что же будет, когда замолкнет последний выстрел. Неужели же мы для многих, для большинства, заслужили только презрение? За что? Популярностью будет пользоваться тот, кто почему-либо на войне не был. Ведь он же гораздо больше сделал, ведь он “двигал науку” или занимался “милосердием”, да к тому же он будет к концу войны здоров. Он будет делать невинные глаза, и просить объяснить, для чего и зачем мы дрались…» [282] Интересно, о чем станут думать такие вот земгусары, о которых с негодованием пишет фронтовик, после октября 1917-го?

Конечно, дело даже не в этом, а в степени той наживы, что получали капиталисты от ведения войны. Частные промышленники саботировали перевод своих предприятий на военные нужды, дожидаясь выгодных и сверхприбыльнейших заказов от военного ведомства. Одно дело – работать для фронта на собственные деньги, доказывая декларируемую на всех перекрестках любовь к родине хотя бы рублем (а не кровью). И совершенно другое – работать по заказу государства, получая огромные сверхприбыли из государственного бюджета, которые в ином случае могли быть более рационально использованы для нужд фронта, а не для пополнения карманов фабрикантов.

Впрочем, нельзя не сказать, что вся без исключения элита (и государственная, и экономическая) Российской империи не горела желанием поступиться своим благосостоянием ради подготовки страны и ее вооруженных сил к войне. И во главе сопротивления попыткам ввести прогрессивное налогообложение стояла Государственная дума. В. В. Поликарпов пишет по этому поводу: «В Германии, когда гонка морских вооружений, казалось, исчерпала финансовые возможности страны, в 1909-1913 гг. правительство “нашло” деньги на укрепление сухопутных сил, увеличив обложение богатых слоев населения; так же поступили в 1909-1912 гг. во Франции, в 1909 г. – в Англии (на флот). Но не так вели себя верхи в России… Демагогия насчет готовности “забыть о личном благосостоянии” ради восстановления “внешней мощи” отечества, сочеталась с непреодолимым сопротивлением верхов общества попыткам правительства усилить обложение доходов и капиталов, недвижимых и наследуемых имуществ. Разработанные правительством налоговые законопроекты – не отличавшиеся убийственной тяжестью – думское большинство похоронило, “отложив в долгий ящик”, что послужило одной из причин неподготовленности вооруженных сил к мировой войне… В целом, развитие военно-промышленного хозяйства империи определялось ее социально-политической структурой. Способ же извлечения [национальных] ресурсов из населения империи определялся не масштабом военных задач, а стремлением поменьше затронуть частные материальные интересы владельцев крупных капиталов, недвижимых имуществ и наследственных имений» [283] . Крестьяне платили за войну не только кровью, но еще и рублем. Буржуазия стремилась нажиться на всем и вся, выставляя себя при этом защитницей интересов крестьянства. Парадокс не в том, что ложь захлестнула страну, а в том, что страна поверила лжи.

До весны 1915 года государственная власть еще надеялась выиграть войну в одиночку, только своими собственными усилиями, без перевода дотоле не работавшей на оборону частной промышленности на военные рельсы. Это означало бы первый шаг на пути превращения страны в «единый военный лагерь», переходом государства к тому состоянию, которому Э. Людендорф дал термин «тотальная война».

Австро-германский прорыв под Горлице-Тарновом, отбросивший русские армии на восток, позволил буржуазии при посредничестве запаниковавшей Ставки получить первые существенные военные заказы. Повторимся – такие заказы, которые при государственных субсидиях и кредитах, при военных консультантах и инженерах Главного артиллерийского управления, при перераспределении бюджетных средств позволили капиталистам туго набивать свою мошну, прикрываясь лозунгом «защиты отечества».

Именно поражения на фронтах послужили основанием для тесного сотрудничества царских властей и крупной буржуазии в военно-промышленной сфере. Однако чем крупнее были бы заказы от государства, тем, что естественно, больше были бы прибыли. Поэтому в ходе войны буржуазные круги постепенно добивались передачи им заказов на производство наиболее дорогостоящих, но одновременно и несложных в производстве предметов вооружения – прежде всего, артиллерийских снарядов. Например, к началу лета 1915 года Земгор принял на себя изготовление лишь «мелочевки»: ручных гранат, ящиков для снарядов, вьючных приспособлений для пулеметных команд, штыков, кинжалов, кавалерийских пик, шанцевого инструмента, обозного имущества от двуколок до упряжи, ножниц для резки колючей проволоки, телефонов, седел. Все это не могло удовлетворить аппетиты воротил бизнеса, а власть в свою очередь не могла собственными усилиями снабдить вооруженные силы оружием и боеприпасами. Поэтому компромисс в виде передачи частному капиталу существенной доли военных заказов был неизбежен. Другое дело, в какой мере частники намеревались нажиться на необходимости повышения обороноспособности государства.

Если Ставка и объединившиеся вокруг одного из оппозиционных лидеров, А. И. Гучкова, думские деятели выступали совместным фронтом в критике военного министра, то после начавшихся поражений травля военного министра генерала Сухомлинова достигла своего пика. Причем использовались заведомо подлые приемы вроде кампании шпиономании, венцом каковой стало так называемое «дело Мясоедова». Западный ученый, специально изучавший проблему шпиономании в Российской империи периода Первой мировой войны, дает превосходную характеристику этому «делу»: «С политической точки зрения наиболее явный смысл дела Мясоедова/Сухомлинова состоит в том, что оно, в ряду многих других событий, подготовило почву для Февральской революции, содействуя девальвации авторитета и престижа императорской династии. Если Мясоедов был шпионом, то возможности для его злоумышленной деятельности были созданы прежде всего благодаря покровительству В. А. Сухомлинова. В таком случае можно предположить, что предателем был и сам Сухомлинов. А если главой Военного министерства его назначил лично Николай II, если император, доверяя своему министру, во всем с ним советовался, то что же можно сказать о степени разумности монарха, о его способности управлять страной?… Дело Мясоедова/Сухомлинова, возможно, нанесло монархии еще более сокрушительный удар, чем темные и гнусные слухи о Распутине». И, подытоживая: «Эта история создала особую грамматику измены, где традиционный монархизм, многие поколения сплачивавший империю, стал синонимом не преданности, а прямо противоположного» [284] .

Больше всего от развязанной внутри России кампании шпиономании выиграли немцы: русская монархия – непримиримый враг германской агрессии – стала синонимом предательства. Те же, кто свел эти синонимы воедино – либеральная буржуазия, свергнув царизм, всего за восемь месяцев довела страну до полного развала и хаоса, сдав ее в конечном счете большевикам. Встает законный вопрос: кто же действительный предатель Отечества? Впрочем, приватизация крупным капиталом патриотической идеологии, дабы прикрыть собственную наживу за счет нации, есть обычное дело – достаточно непредвзято взглянуть на историю современной России.

Лидер октябристов А. И. Гучков дело свержения генерала Сухомлинова сделал целью своей деятельности еще до мирового конфликта. Следуя отсюда логически, патриотизмом провозглашалась проповедуемая оппозиционными кругами идеология. То есть господство крупного олигархического капитала, неимоверно нажившегося на войне, но в то же время жаждавшего заполучить в свои руки полноту государственной власти, дабы закрепить собственное хищничество законодательным образом на длительный период.

Более того, именно Ставка самым активным образом поддержала буржуазию в деле работы на оборону. Такие действия Верховного Главнокомандующего и его сотрудников, предпринимаемые в обход правительства и лично императора, вне сомнения, придавали экономическим мероприятиям политическую окраску. Опора на авторитет великого князя позволила капиталистам «продавливать» сопротивление отдельных министров и правительства в целом.