Одним из ярких образчиков является выступление А. И. Коновалова 16 декабря, всего через четыре дня после твердого приказа императора по армии и флоту о доведении войны до победного конца. В частности, Коновалов говорил: «Страну с необыкновенной силой охватило сознание опасности, грозящей ей не извне, а изнутри… Вся страна, весь народ должны сознавать, что в стране нет власти, нет Вождей (Рукоплескания слева), которым страна верит, которые могли бы страну вдохновить. Власть находится в руках недостойных лиц… Власть, ведущая борьбу со страной и доводящая эту борьбу до наивысшего напряжения, вызывает тем угрозу возможности осуществления самых непоправимых катастроф… Власть отчуждена от народа… враждебна этому народу… страна не может поступить иначе, как повести борьбу с властью» [340] . Ну что тут скажешь?

Клан Коноваловых являлся владельцем крупных текстильных фабрик в России. Воспитанный в европейском стиле, А. И. Коновалов был готов идти на значительные уступки своим рабочим. Одним из первых российских предпринимателей, еще в 1900 году, он установил на своих предприятиях 9-часовой рабочий день, строил школы, больницы, училища для подготовки профессиональных кадров. Однако выступления олигархов от имени народа против существующей власти – дело обычное. На что не готов пойти крупный капитал, лишь бы сохранить свои позиции, а в случае успеха – и приумножить.

Очевидно, что если «власть враждебна этому народу», то олигархические структуры, несомненно, «дружелюбны». Пример такого «дружелюбия» прекрасно подали девяностые годы двадцатого столетия. Имел ли г-н Коновалов право выступать от имени эксплуатировавшегося им народа? По крайней мере, сам он полагал, что имел.

Впрочем, нельзя удивляться тому, что с подмостков парламента раздаются, по сути, открытые призывы к мятежу против властей (удивляться надо бездействию царя). В этом вопросе думцы опирались на мощную поддержку оппозиционно настроенной крупной буржуазии. Впрочем, зачастую это было одно и то же. Так, например, 11 декабря совещание представителей общественных организаций приняло обращение к Государственной думе с призывом довести борьбу с существующим политическим режимом до конца: «Отечество в опасности! Призрак голода грозит армии и народу… Правительство, давшее Сухомлиновых, Мясоедовых и Штюрмеров, с самого начала войны мешало армии выполнить ее трудную задачу. Миллионами жизней и пятнадцатью занятыми губерниями заплатила страна за ошибки и преступления власти, которая… продолжала и продолжает вести в тылу предательскую борьбу с обществом и народом… Ни компромиссов, ниуступок!… Пусть знает армия, что правительство, разрушая и распыляя живые силы страны, наносит непоправимый удар общему делу» [341] .

В любом случае, оппозиция могла торжествовать первую тактическую победу. Под давлением либеральной буржуазии, поддержанной высшим генералитетом и великокняжеской оппозицией, император Николай II был вынужден 9 ноября отправить Б. В. Штюрмера в отставку. Его преемником стал враг Штюрмера, но такой же правый деятель – А. Ф. Трепов. Император никак не желал «понимать», что дело вовсе не в фигуре Б. В. Штюрмера, а в том, что требования оппозиционных кругов, лживо утверждавших, что за ними стоит «вся Россия», распространялись на создание правительства, ответственного не перед царем, а перед Государственной думой. Следовательно на передачу основных властных полномочий буржуазному парламенту, за которым стоял крупный олигархический капитал.

Указывая на мнимый союз «общества и народа» и на якобы «предательские» действия правительства, буржуазные круги закрыли глаза на собственный отказ от присяги и даже на сам факт войны, во время которой внутренние смуты особенно опасны, примером чему стал 1905 год. Однако возможность получения власти стала обретать реальные черты: жажда власти заслонила прочую мелочь вроде чести, совести, патриотизма и тому подобных символов, давно отброшенных оппозицией в мусорную яму партийных интересов и корпоративного сплочения. Притом уже после революции главным виновником разрухи, безвластия и беспредела в народной среде признавались император и его семья: «романовская династия, еще совсем недавно воплощавшая в себе единение народа и власти, воспринималась крестьянством как главная виновница этого противоестественного состояния… Здесь проявились последствия агитации радикалов: крестьяне настолько были поражены тем, что, согласно желтой прессе, творили самодержец, его окружение и особенно “императрица-немка”, что оправданий для династии не находили» [342] .

Пропаганда тезиса, что при царе Российскую империю ждет неизбежная революция, а при «ответственном министерстве» дело сразу пойдет на лад, не только активизировала всех противников монархии, но и дезориентировала ее сторонников. Последнее обстоятельство, в условиях отсутствия какой-либо контрпропаганды, приводило к тому, что в кризисный момент у монархии могло не остаться защитников. Так, 26 ноября Государственный совет и 30-го числа съезд объединенного дворянства присоединились к требованию оппозиции о создании правительства, которое опиралось бы на большинство в обеих палатах российского парламента. Иначе говоря – было бы ответственно перед гг. милюковыми, гучковыми, керенскими и прочими.

В ответ агонизировавшая монархия пыталась выправить крен тонущего под ударами пассажиров государственного корабля кадровыми перестановками. 1 января 1917 года пост премьер-министра занял последний царский выдвиженец – князь Н. Д. Голицын, который до того занимал пост помощника императрицы Александры Федоровны в Комитете помощи военнопленным.

Следует отметить еще такой интересный вопрос, как «монархичность» известных оппозиционеров. Постоянные заверения лидеров оппозиции Милюкова и Гучкова в приверженности монархическому строю, их псевдоусилия по поводу воцарения цесаревича Алексея Николаевича или царского брата великого князя Михаила Александровича в мартовские дни, болтовня о дворцовом перевороте во имя спасения династии почему-то позволили впоследствии причислить этих людей к «монархистам» в широком спектре российской революционности 1917 года. П. Н. Милюков и А. И. Гучков, вне сомнения, были людьми умнейшими, а потому их «усилия» по сохранению в Российской империи монархического конституционного режима по английскому образцу представляются не то донельзя наивными, не то лицемерно наигранными. При этом следует напомнить, что в данный момент борьба велась в условиях тяжелейшей внешней угрозы, когда, казалось бы, все силы должны сплотиться вокруг центральной власти, во имя достижения победы. Вне сомнения, эти люди сознавали опасность революционного переворота во время войны и не могли не знать о действительных, а не надуманных чаяниях народов нашей страны в смутные дни: опыт революции 1905-1907 годов еще стоял перед глазами.

Неужели политическая убежденность таких деятелей равняется «наивному монархизму» простого мужика, который в трактире клянется перебить всех за батюшку-царя, но как только дело доходит до земельного вопроса, готов перегрызть горло любому царю? Вряд ли это так. Поэтому вопрос о местонахождении таких деятелей, как Милюков и Гучков, в политическом спектре образца 1917 года еще требует своего исследования. Одно дело – Гучков перед войной, и совсем другое – к 1917 году.

Но тот же Милюков, чья партия еще в Выборгском воззвании 1905 года фактически призывала к восстанию против существующего строя, вообще не может быть причислен к сторонникам монархии. В противном случае, с известными оговорками если его и можно назвать монархистом, то только монархистом английским. Но ведь Милюков жил и творил в России.