Безусловно, все это отнюдь не оправдывает генералов Эверта и Сахарова, по сути дела, нарушивших присягу своему сюзерену и Верховному Главнокомандующему, но их колебания и нерешительность подтверждают точку зрения, что, вероятнее всего, эти два главнокомандующих не обладали точной информацией о готовящемся перевороте (слухами питались все). А главное, в условиях, когда Ставка (М. В. Алексеев) и герой прошлогодней кампании (главкоюз А.А. Брусилов) твердо поддержали идею отречения, главкозап и помглавкорум не решились на противостояние в поддержку императора, находившегося к тому же в руках сторонника отречения (главкосев Н. В. Рузский).

Одним из главнейших положений дезинформационной кампании, предпринятой оппозицией против государственной власти, стало обвинение в подготовке сепаратного мира. В качестве «доказательств» говорилось о «миссии княгини Васильчиковой» (отправленной под домашний арест в имение), о назначении Штюрмера (обычного серого чиновника, выступавшего проводником замыслов императора Николая II), о деятельности императрицы Александры Федоровны (напомним, той самой императрицы, что, будучи больна, лично ухаживала за ранеными в качестве сестры милосердия).

Такой подход должен был, разумеется, ударить прежде всего по тому управленческому слою, что являлся наиболее опасным для заговорщиков – высокопоставленному генералитету и офицерскому корпусу в целом. Ни один офицер не желал сепаратного мира, и потому убеждение в том, что правительство готовит его, должно было настроить офицерскую массу против царского правительства и самого императора.

Это обвинение заведомо являлось несостоятельным, что было очевидно уже современникам (лучше прочих – лгавшим оппозиционерам) и подтверждено в наше время поколениями ученых. Несостоятельным уже хотя бы потому, что кампания 1916 года отчетливо показала, что блок Центральных держав держится из последних сил. Какой же резон в том, чтобы заключать непременно невыгодный мир с врагом, которого осталось только добить, отказываясь при этом от всех приобретений, что должны были достаться России после победы, согласно союзным договоренностям? Подводя итоги дискуссии по проблеме якобы проводившейся подготовки царским правительством сепаратного мира, В. С. Васюков пишет: «Готовность продолжать войну диктовалась необходимостью сохранения союза с державами антантовского блока, в котором по-прежнему видели наилучшую комбинацию для отстаивания интересов русской внешней политики… Обнадеживали итоги кампании 1916 года, вселяли надежду виды на 1917 год» [346] .

Вторым аргументом, бьющим по монархии, выставлялась ее несостоятельность как организатора победы в войне. «С фактами в руках» оппозиционерами доказывалось, что монархия не может выиграть войну. При этом, разумеется, справедливо показывались недостатки и упущения, но умалчивалось о достижениях и позитиве в целом. Так, председатель Государственной думы М. В. Родзянко утверждал: «Симптомы разложения армии… чувствовались уже на второй год войны».

Сам тезис бесспорен, но интересно только, что делал сам Родзянко, чтобы преодолеть это самое «разложение». Высокое положение этого политического деятеля, наверное, позволяло ему энергично работать на оборону. Доказывая, что из армии уже дезертировало около полутора миллионов человек. М. В. Родзянко настаивал на версии, что война была бы проиграна и без революции: преимущественно из-за интриг Г. Е. Распутина и его окружения [347] .

Неизвестно, откуда взялись такие лживые цифры о дезертирах, но, наверное. М. В. Родзянко (сам богатейший помещик и фабрикант) подразумевал, что уж после перехода власти в руки либеральной буржуазии война будет непременно выиграна. Эти цели ставились крупным капиталом, рвавшимся к власти и вознамерившимся воспользоваться тяжелым положением государства, дабы, пожертвовав монархией (или, в крайнем случае, неподконтрольным монархом), обрести высшую государственную власть. Известно, чем все закончилось: крахом страны и армии, всероссийской Красной Смутой, Гражданской войной и большевистским экспериментом в России.

Со своей стороны режим мало что мог противопоставить предреволюционной ситуации. Как говорилось выше, император Николай II видел лишь одно средство предотвращения революции – успешное весеннее наступление, на которое была сделана главная ставка. Действительно, финансовые возможности царизма были ограничены военными расходами и стремлением удержаться на краю пропасти финансового краха, так как дефицит бюджета (неизбежный уже только при введении сухого закона и выплате «пайковых денег» семьям солдат) покрывался за счет внешних займов. Ограничение набора средств для удержания ситуации под контролем, на фоне щедро расходовавшей деньги буржуазии (военные заказы и казенные займы), играло против режима. Парадоксально, но либералы делали революцию на казенные деньги, получая их из государственного бюджета для работы на войну.

Главное – государственная власть лишалась вариативности балансирования между высшими социальными слоями, так как была ограничена в средствах и вынуждена вести войну. И, что существеннее – отвечать за войну и ее ход. В условиях нарастания всеобщего недовольства власть «постоянно испытывает давление абсолютно несовместимых требований – различные социальные слои и элитные группы ждут от нее диаметрально противоположных действий. Чьи бы интересы она ни пыталась удовлетворить, это неизбежно вызывает все большее сопротивление остальных» [348] .

К примеру, разве могли совпадать субъективные цели богатейшего помещика М. В. Родзянко – председателя 4-й Государственной думы, и требовавших передачи им всей земли крестьян? Российские лендлорды и капиталисты, свергая монархию, и не думали удовлетворять интересы низов, отводя им роль той силы, что произведет революцию, а затем покорно отступит в сторону, покоряясь власти крупного капитала и рыночных отношений. Мир и земля – как требование солдатско-крестьянских масс, а это девяносто процентов населения страны, оставались недостижимой утопией в государстве победившего капитала.