Эрика ахнула и отпрянула. Феликс, опомнившись, отпрянул тоже, неловко встал на ноги, сделал шаг назад и буркнул, сам не свой от смущения:

— Простите, ваше высочество. Я забылся.

— Ни… ничего страшного, — пролепетала она, заливаясь краской, и спрятала ладони за спину.

— Я теперь ваш должник… навсегда… — начал было объяснять он, но осёкся, не сумев придумать слов, достойных её поступка.

— Я не смогла бы… иначе, — только и ответила та, кто его спасла.

Многоликий ещё раз шагнул назад, чтобы увеличить дистанцию, и пошатнулся.

— Пожалуйста, сядьте, — поспешно сказала Принцесса и подала ему пример, опустившись в одно из кресел.

Он осторожно примостился на диван и вытянул больную конечность.

— Что с вашей ногой? — спросила девушка.

Феликс отвёл глаза, не зная, говорить ли ей правду. Может ведь и не поверить… а если поверит, то как же ей будет горько! Своего негодяя-отца Эрика любит и чтит, это он заметил сразу.

— Что с вашей ногой? — настойчиво повторила она.

— Угодил в ловушку, когда пробирался в Замок.

— В ловушку? — тонкие чёрные брови озадаченно сошлись на переносице.

— Крысоловку или что-то подобное… Я её не рассматривал, ваше высочество. Мне было не до того…

— Крысоловку?..

— Я был тогда белкой.

— Как ужасно! — охнула, бледнея, Принцесса. — Должно быть, ловушки поставили от лесных зверей. В голодные годы, как нынче, они бегут в Замок в поисках пищи. Я всегда их подкармливала. Но папе, наверное, надоело нашествие.

«От лесных зверей, как же. Их поставили специально для меня. А потом заманили меня в Замок!», — подумал Феликс и всё же решил промолчать. Не только чтобы пощадить дочерние чувства Эрики. На самом деле, ему совсем не хотелось признаваться, как глупо он попался.

— К рассвету, я надеюсь, всё заживёт, — проговорил он, пытаясь изобразить улыбку.

Принцесса не ответила, губы её сжались скорбной линией. Повисла пауза. К мучительной неловкости, которую с момента появления девушки испытывал Многоликий, — за свой недавний порыв, за измятый вид, за хромоту и пропотевшую арестантскую робу — прибавился физический дискомфорт: выздоравливающее тело всё сильнее требовало удовлетворения естественных потребностей, и не только потребности в пище.

— Ваше высочество, — наконец, решился он попросить. — Позвольте мне воспользоваться вашей ванной комнатой.

— Ну конечно, — она встрепенулась и махнула рукой: — Ванная вон там.

Оборотень с усилием поднялся, но его нынешнюю боль нельзя было даже сравнивать с тем, что он чувствовал, когда был горностаем. Прихрамывая, двинулся в указанную сторону.

— Постойте, Многоликий!

— Да, ваше высочество?

Лицо Принцессы прояснилось.

— Как вас зовут? — спросила Эрика с милой его сердцу застенчивой улыбкой. — Я не знаю, как к вам обращаться.

— Меня зовут Феликс, — отозвался он.

— Рада знакомству, Феликс, — наигранно-церемонно ответила она и прыснула.

Впервые в жизни ему показалось, что у него красивое имя.

Потом он рассмотрел себя в большом овальном зеркале над полированной полкой, по-женски заставленной флакончиками и баночками разнообразных форм, цветов и размеров, и увиденное его не обрадовало. Время, проведённое в подземелье замка Эск, отпечаталось на облике Многоликого во всей полноте — лихорадочный взгляд, лиловые синяки под глазами, резче прежнего очерченные кадык и скулы, проступившие морщины на лбу. Хорошо бы, они исчезли быстрее, эти явные следы пережитого — тогда, уехав из Ингрии, он сможет быстрее забыть всё, что случилось с ним в злополучном королевстве. Всё-всё… и прекрасную принцессу Эрику, разумеется, тоже. Феликс поскрёб чёрную трёхдневную щетину и подумал, что хозяйке покоев горностаем наверняка нравился больше. Он толком не помнил, почему выбрал именно такой образ после освобождения от ненавистного пояса. Кажется, хотел, чтобы зверь получился как можно более симпатичным — чтобы ей даже в голову не пришло не забрать его с собой.

Хотя, по правде говоря, Многоликий и тогда уже понимал, что эта девушка не оставит без помощи даже гадкую бородавчатую жабу.

* * *

Эрика собрала с пола и выбросила раскрошенное печенье и погасила свет в гостиной, взамен включив его в кабинете. Светящиеся окна её покоев в пятом часу утра никого не удивят — она довольно часто бодрствовала в это время, но проводила его обычно не в гостиной, а за роялем или с книгой в своей постели. Принцесса понимала, что её неожиданный гость голоден, однако, кроме утраченного уже печенья, шоколадных конфет и тонко порезанного твёрдого сыра, в покоях, увы, ничего не было. Она начала выкладывать конфеты на широкую плоскую тарелку с узорчатой каймой, стараясь, чтобы осталось место для сыра, но вовремя сообразила, что это лишние хлопоты. На одну тарелку высыпала все конфеты, на другую переложила весь сыр, поставила обе на рояль и вздохнула — всё равно этого было слишком мало для мужчины, который, она подозревала, три дня почти ничего не ел.

В душе у Эрики царил невероятный сумбур — непонятно было, смеяться ей или плакать. Многоликий-человек самим своим присутствием в её гнёздышке напрочь лишал её равновесия, а стоило ей вспомнить его склонённую темноволосую голову, прикосновения его твёрдых губ и колючих щёк, когда он целовал ей руки, и у бедной девушки сбивалось дыхание, и грудная клетка становилась слишком тесной для её сердца. «Феликс, — прошептала она, как будто пробуя на вкус его имя. — Его зовут Феликс…» И хмыкнула: с горностаем ей было несравнимо проще! Но, как ни странно, она по-прежнему совсем его не боялась. Здравый смысл подсказывал ей, что безобидных людей в клетку и на цепь не сажают, и коль скоро Король распорядился сделать именно так, значит, были у него на то причины. Но доверие Принцессы к отцу — главное, на чём до сих пор держался её маленький мир — уже дало трещину. Трещина стремительно расширялась, и от этого было грустно, больно и страшно.