Шрифт:
Лола начала диктовать – протяжным, низким голосом, нараспев:
– Призываю, призываю тебя, сила… сила страсти, сила огня…
У Лу по всему телу забегали мурашки и противно завибрировало в горле сдавленным смехом.
– …тьма, возьми, за руку приведи… тут пишем имя того, кого привораживаем…
И тут Лу поняла, что не знает. Не знает, кого писать. Сперва она думала, что напишет Влада, с которым они как-то играли в шахматы на физкультуре, но сейчас стало понятно, что он ей совсем не нравится: вспомнилась его кривоватая ухмылочка и как у него по-дурацки дергается правое ухо… И Лу написала первое, что пришло в голову: Тырбырпыр Гырдын, а потом задумалась и зачем-то дописала: Абувырович.
– Луизка, что ты там строчишь? – Подняв голову, Лу встретилась взглядом с Красноперекопской. Она беззаботно улыбалась, на лоб ей падала тонкая рыжеватая прядка. – Имя, фамилию, отчество, год рождения?
Лу промолчала. Все по команде проткнули пальцы иголками, а Олеська зачем-то полоснула по запястью лезвием – крови-и было! Пришлось перевязать ей руку, а потом отмывать следы преступления с пола и со стола.
Бумажки сожгли на свечах. Когда обрывок, на котором Лу написала свою тырбырпырщину, догорел, у нее камень с души упал: никто не узнает о ее позоре. Тырбырпыр Гырдын, ужас, что за бред?! Решала бы лучше свои задачи!
– А я приворожила физрука! – заявила Красноперекопская, как только они включили свет. – Вот это будет смехота, да?!
– Мы же договорились! – прикрикнула на нее Олеська. – Полина, ты…
– Вы можете ничего не рассказывать! – Полина бухнулась на кровать и взялась за свой тетрис. – Ваши амуры – ваше дело. Лолке подходит Владик, надеюсь, она его написала…
Лола никак не отреагировала, достала из тумбочки шоколадку и принялась есть.
– Снег пошел. – Олеська подошла к окну и отодвинула занавеску криво перебинтованной рукой (кровь медленно просачивалась сквозь бинты). – Последний снег в этом году, наверное.
– Да, – прошептала Лу. – И правда, последний.
– Красиво как… Земля в ночной сорочке, в рваных кружевах…
Лу хотела что-то сказать, но не придумала. У нее немного кружилась голова и горели щеки. Наверное, она заболела. Ночью ей снилось, что кто-то ходит по комнате, между кроватями, стоит у изголовья, смотрит на нее как-то долго, пронзительно и тоскливо, так что у нее начинает сосать под ложечкой, а потом вздыхает тяжело и обреченно.
– Лу, Лу… – Олеська растолкала ее посреди ночи. – Тихо, только молчи!
Белое лицо, ровная челка до бровей, темные глаза, глядящие страшно и перепуганно одновременно.
– Лу, я приворожила Серегу Герасимова…
– А я… одного из нашего двора… ты его не знаешь… Славу… думаешь, это… сработает?
– У меня: да, – твердо сказала Олеся и улыбнулась. – Спи, Лу, пусть тебе приснится твой Слава.
Потом оказалось, что Серега ходит во сне. Некоторые девочки спускались к парням на первый этаж, хотя воспитка ловила таких дерзких и ругалась. Лу туда не ходила: ей было неловко смотреть на бедного Серегу, ставшего всеобщим посмешищем. Через пару дней Лу поняла, что заболевает, только непонятно чем. Она не температурила, но у нее постоянно болела голова, а точнее… все время что-то мешало, необъяснимо. Олеська сказала:
– Лу, чего ты все время дергаешь шеей и косишься влево?
– Спина болит… – наврала Лу, сама не понимая, что за ерунда происходит: кажется, что слева кто-то стоит.
Математика и физика совсем забуксовали. Иногда, когда Лу лежала в кровати, ей казалось, что кто-то касается то ее руки, то ноги – очень легко, но все же ощутимо. Лу просыпалась посреди ночи и смотрела во тьму, долго, внимательно, не видя ничего, но ощущая на себе ответный взгляд.
Через неделю ее отпустили с уроков: отвечая у доски стихотворение, Лу сломалась. Ее как будто замкнуло: повторяла, как заевшая пластинка: «Я вам пишу, чего же боле? боле? боле? боле?»
Лу пришла в палату, легла на кровать и уставилась в потолок, белый как смерть.
– Физрук хлопнул меня по попе! – Вихрь по фамилии Красноперекопская влетел в комнату.
– Нашла чем гордиться! – Олеська вошла вслед за ней.
Лу смотрела, как она расстегивает дубленку, и думала: «…а я умираю».
– Лу, ты как?
Она выдавила из себя:
– Ничего.
Закрыла глаза. Где-то в глубине ее, встрепенувшись птицей, вспыхнули слова: «Тырбырпыр, пожалуйста, прости меня! Дорогой Тырбырпыр Гырдын Аб… как там тебя? Абувырович! Прости, пожалуйста, я тебя не люблю! Я никого не люблю! Я хочу решать задачи! Честное слово, я просто хочу решать задачи! Я одна дочь у матери! Она хоть и ругает меня, а любит! И отец у меня есть, и он меня любит! Если ты меня правда любишь, отстань! Мне это все неинтересно, клянусь! Я даже все это… про секс читала только для того, чтоб знать… я…»
– Лу, ты чего, чего? Лу, ну!
Лу обняла Олеську и, уткнувшись ей в плечо, заплакала.
Той ночью Олеська вышла в коридор первого этажа и поцеловала Сережу Герасимова. Они начали встречаться. Лу так и не поняла, расстроилась ли из-за этого Красноперекопская (она, видимо, вообще не умела страдать), но Олеське прилетела стра-а-ашная месть: кто-то (понятно кто) растоптал и размазал все содержимое ее косметички по полу в их комнате и написал помадой «сука», огро-о-омными буквами. Лу вместе с Олеськой оттирали разноцветные жирные следы от пола. Олеська делала это с видом свергнутой королевы – она сохранила бы ровную спину и на эшафоте. О себе Лу так никогда не подумала бы – она, кажется, жила под девизом «А ты не сдерживай слез, реви, реви», по крайней мере, после неудачного приворота Тырбырпыра Лу ревела каждую ночь.