– Ну, прости, ну, Владик… – Он открыто издевался. – Ну, давай я тебе еще кину. – Он взял очередное яблоко, замахнулся и забросил его так далеко, что Влад только приблизительно догадался, куда оно упало – во двор к соседям.

Так продолжалось долго: Славка то целился во Влада, то зашвыривал яблоки в заросли крапивы, то просто дразнился, делая вид, что сейчас бросит яблоко, а потом сам съедал его на глазах у младшего брата. Будь Влад постарше, он бы понял, что Славка не прекратит издевательств, но тогда он был еще наивен и сохранил некоторую веру в человечество, так что мучения его длились довольно долго: пока он все-таки не полез в крапиву за яблоком, не обжегся и не заревел в голос. Тогда Славка соскочил с крыши и быстренько бросился его утешать – с яблоком.

– На, на вот. Смотри, какое. Самое лучшее.

Ревущий Влад откусил от яблока, обнаружил в нем половину червя – и зарыдал еще сильнее.

С тех пор Влад старался всегда сам добираться до того, что хотел достать. Правда, часто результаты его попыток куда-то залезть заключались в падении.

То лето было единственным, больше мать не отпускала мальчишек так далеко, а может, родственники отказывались их брать, этого Влад не знал. О том, как ему прилетело огрызком в лицо, он не любил вспоминать – а потому вспоминал часто, почти всегда, когда Славка чем-то его задевал, даже по мелочи.

Когда в их доме установили домофон, это стало событием амбивалентным – с одной стороны, народ вроде как приобщился к цивилизации, а с другой – все дурные мелкаши нашли себе забаву на ближайшие пару лет. Это же так весело – звонить во все квартиры, ржать, обзываться, хамить. Влад и сам пару раз так делал, но быстро перерос подобные развлечения.

В тот вечер мама уехала за товаром и задержалась, такое часто бывало.

– Пожрать бы… – протянул Славка. – Че там на улице? У-у, дождина. Сиди дома, мелкий, сам в магаз сгоняю.

Влад не верил, что брат его пожалел: скорее всего, Славка хочет взять сигареты или пиво. Ему, здоровому лосю, в ларьках такое продают без проблем, а вот Владу не дадут точно, это он уже проверял. Тетка из ларька так на него глянула, что он чуть галопом не припустил, даром что нога больная.

Славка ушел, а через полчаса запиликал домофон. Влад вышел в коридор, снял трубку:

– Открывай, свои.

– Свои все дома.

– Влад, не смешно, я ключ забыл.

– А что тебе смешно? Юморист, блин.

Он нажал на отбой. Славка тут же позвонил снова, но Влад, сам удивляясь своему равнодушию, сел на пол у двери и замер, игнорируя противное пиликанье. Из комнаты доносился голос диктора новостей. Время позднее, раз уже новости. За окном совсем темно, только колышутся черные массы деревьев на темно-синем фоне неба. И дождь, кажется, еще идет. Пусть идет.

Славка сдался довольно быстро. Он был слишком горд, чтоб так унижаться. Принялся звонить в квартиры соседей, но те, наученные горьким опытом, предпочитали к домофону не подходить – если только не ждали кого-то конкретного: родственника или, допустим, врача из поликлиники. Войти Славке удалось через полчаса, когда он уже изрядно промок и задубел: кто-то из соседей вышел выгулять пса и впустил бедолагу в дом. Славка так промерз, что даже не стал устраивать Владу головомойку – сразу бросился в душ, чтоб отогреться. А едва за ним закрылась дверь ванной, как приехала мама.

Маме Славка ничего рассказывать не стал. Он был старший и, видимо, больше ее жалел, понимал, что у нее и так много забот. Даже ссориться с Владом при ней не стал. И потом не стал. Просто сказал Владу перед сном:

– Ты по характеру сволочь какая-то. – И тут же заснул.

Если устанешь и замерзнешь, а потом согреешься, сразу в сон клонит.

Когда через много лет Славка уехал в США и забрал с собой маму – как няньку для своей новорожденной дочери, – Влад подумал, что это месть. Да, он понимал, что детство давно позади, их дурацкие шутки, взаимные подколки, лещи и крапивка – все в прошлом, они с братом взрослые самостоятельные люди, но все равно его не отпускала мысль, что Славка мстит ему за тот вечер, который он провел у дверей подъезда, стуча зубами от холода и набирая непослушными пальцами номера квартир.

За тот вечер, когда Влад ощутил себя сильным и беспощадным.

В Москве, чтоб узнать, кто ты, спрашивают: «Кем работаешь?», в Питере – «Какую музыку слушаешь?». В Заводске не спрашивают – тут наливают. А после того, как тебе налили, уже сам все о себе расскажешь.

Лу любила Заводск, а Олеська бредила Петербургом.

Историку-пьянице начало учебного года давалось тяжело. Его урок поставили последним в понедельник, и учитель часто отпускал детей: «Идите… в парк, пошуршите листьями». Седой, всклокоченный, с воспаленными красными глазами – при взгляде на него невольно думалось: знание истории не уберегает от ее повторения – ведь каждый понедельник история повторялась. Только к середине первой четверти он кое-как вливался в учебный процесс.

– Петр Первый, как известно, не оставил завещания… – Историк посмотрел в окно, за которым уже лежал снег. Н-да. Не пошуршишь. – Царь должен был это сделать. Каждый человек должен – нужно предусмотреть, чтоб твои потомки не передрались из-за империи. Или из-за квартиры на Благодатной.

– А волю покойника обязательно исполнять? – Кто это сказал, Лу уже не помнила.

– Разумеется. Это – закон.

И тут Олеська спросила:

– А меня могут похоронить в Петербурге в подвенечном платье? Если я так напишу в завещании?