Историк почесал затылок и сказал:

– С таким могут быть проблемы.

Шарапова закатила глаза, всем своим видом показывая, что Олеська выделывается. Красноперекопская улыбнулась, по-птичьи склонив голову. Яковлев покрутил ручкой у виска, Куйнашев внимательно посмотрел на Олеську – у него так глубоко посажены глаза, что взгляд кажется тяжелым, давящим. Лу его побаивалась, уж больно хмурым он выглядел.

– Олесь, ты чего? – спросила она тихо соседку по парте, но Олеська сказала только:

– Захотелось.

В девятом классе она предложила Лу съездить в Питер.

– Там красота, Лу. Совсем не так, как у нас: грязь, поломанные деревья, лужи, дебильные дети на дебильных детских площадках. Там – дворцы! Парки с живыми статуями и фонтанами. Музыка! Там во всем – музыка. Мосты, реки, облака. Все – музыка. Прошлое. Все великие люди! Все, понимаешь, все они жили там! Кто живет в Заводске? Мы? Никто! А там – все! Ты только представь: ты идешь по улице, а на тебя из окна дома смотрит какая-нибудь мертвая графиня… ну, эта… пушкинская старуха. Ты поднимаешь глаза – и ее видишь! Императоры, революционеры, убивавшие императоров… все там!

План Олеськи был прост. Взять билеты и поехать в Питер на выходных. Зимой билеты дешевле, чем летом, почти в два раза. Ехать предстояло ночь, всего ничего. Но зато они успевали обернуться за день, так что можно было не думать о гостинице и прочих сложностях. По правде говоря, Лу пугала эта затея. Она боялась всего неизвестного, боялась потеряться и навеки заблудиться в чужом незнакомом городе. Лу совершенно справедливо полагала, что от растерянности у нее отнимется язык и не получится даже спросить дорогу – а если все-таки получится, то из-за нервного шума в ушах она не расслышит ответ.

– Я… я, конечно, хочу с тобой поехать, но… меня мама не отпустит! – сказала Лу подруге. – Может, попробуем в следующем году?

– Как хочешь! – Это означало: «Одна поеду».

Мама Лу, однако, оказалась вовсе не против поездки. Непонятно, что вызвало у нее такое доверие – Олеська, Петербург или надежда на то, что Лу станет хоть чуть-чуть самостоятельнее, но так или иначе, а дочь она отпустила. Разумеется, с долгим предварительным нравоучением:

– Не ходи там разиня рот. – Анжелика Алексеевна хорошо знала характер дочери. – Кошелек клади во внутренний карман! И в поезде, самое главное, не оставляй без присмотра сумку. В туалет – с сумкой ходи, поняла? Когда спишь, сумку клади под подушку! В городе не покупайте никакой еды. Я в дорогу бутербродов дам, термос с чаем. Хватит. Никаких пирожков ни у каких бабушек не покупай, поняла?! Если тебя, как в тот раз…

Лу только кивала. С пирожками у нее однажды вышел казус: повелась на аппетитный запах (и очень, очень, очень грустную бабушку в грязном старом пальто), купила, съела – а потом мучилась полдня под мамины упреки: «Я тебя не кормлю, что ли? Зачем ты всякую гадость ешь?»

– …там всяких обманщиков, мошенников, воров – тьма. Нищим не подавай! Бабулькам, женщинам с детьми – никому. Они там все ряженые. Больные, увечные – все ненастоящие. Притворщики! Ты же читала Гюго? Двор чудес! Я не для того деньги зарабатываю, чтоб ты их раздавала, понятно?

Это была вторая больная тема. Алкаши часто клянчили у Лу копеечку на опохмел, гадалки липли, прося позолотить ручку, а чумазые оборванцы с Балбесовки безошибочно чуяли в Лу мягкосердечную особу, как дворовые псы чуют мясо в пакете у тетки, идущей из магазина.

– По дворам не шастайте! Вы приехали красоту смотреть, а не подворотни… Заблудитесь – спрашивайте дорогу у женщин средних лет. Только у женщин! Если молодые люди позовут куда-нибудь – не идите. Понятно? Даже с приличными и вежливыми. Даже с симпатичными. Даже… с какими угодно… Поняла?

Лу никогда не знакомилась ни с какими молодыми людьми: те не проявляли к ней интереса – пичужка Лу выглядела младше своих четырнадцати лет, словно какая-нибудь пятиклассница. Слушая наставления матери, она мельком подумала: «Эх, если б и правда кто-то познакомиться захотел…» (как послушная девочка, она бы отказала, но сам факт!). А потом: «Зачем мама вообще о таком говорит? Не по себе ли судит? Может, с ней кто-то так знакомился? А как она отреагировала?» (эту мысль Лу тут же прогнала, устыдившись).

В поезде у Лу из-за переживаний скрутило живот – и без всяких сомнительных бабушкиных пирожков. Она несколько раз бегала в туалет, неуклюже вскарабкивалась на неудобное сиденье, вцеплялась изо всех сил в перекладину на окне, чтобы не упасть, и всякий раз мучилась от стыда и неловкости так, что внутренности перекручивало еще сильнее. Заснуть у Лу так и не вышло: слишком боялась, что во сне кто-то вытащит сумку у нее из-под подушки. Олеська всю дорогу изнывала от нетерпения. Ее темные глаза победно сияли – сбылась мечта. Олеська не бегала в туалет, не берегла сумку – неотрывно смотрела в окно, словно видела в проносящихся мимо темных лесах очертания города: купола соборов, шпили башен, летящих в вышине ангелов. Лу не заметила там ничего, только ночь и неуют внешнего мира.