Шрифт:
– Будет война. Мой отец сразу сказал, что будет война. Американцы так это не оставят. Я бы пошел воевать, если бы…
– Не зарекайся, – произнесла русичка со странной, едкой интонацией, как будто видела будущее, в котором Куйнаш становится пацифистом или что-то типа того. – Доллар упадет… Небо не упадет, а доллар – да-а… Молоде-е-ежь! Вам Виктория Александровна дала задание? Решайте. На оценку.
– Чего? На оценку? Но-о… – загудел народ, но она развернулась и вышла.
– Яковлев ло-о-ох! – крикнул с задней парты Сашка.
– Завались! – тихо, но веско бросил Куйнашев. – Отвянь от него! Матешу решай!
Сергей знал, что Олег и Сашка периодически давали Владу люлей, и теперь было видно, что они рады поугорать над ним. Эти двое вообще были те еще клоуны. Да, кстати… В третьем классе они ходили в цирк. Единственный раз, когда они всем классом куда-то ходили. Майя Петровна, учительница-колокольчик, тогда сказала им попросить у родителей какую-то мелочь на сахарную вату или пирожное в буфете. Многим все равно не дали: нечего было или просто посчитали, что нефиг жрать сладкое. В холле цирка стоял небольшой ящик, оклеенный старыми афишами. В него можно было бросить монетку на счастье – так говорил клоун, который встречал детей в фойе. Так вот Олег и Сашка тогда отобрали у Влада мелочь (не было рядом Куйнаша, который бы заступился) и всю ее, по монетке, побросали в этот ящик. Стояли, кидали в щель монетки и ржали хором.
– Хотим счастья! Мно-о-го счастья! На все!
Даже ваты себе не купили. Сергей тоже не купил, хотя денег ему родители дали. Но почему-то тогда показалось: будет он один с этой ватой – и все ему только позавидуют. Какая-то несладкая картинка.
Нельзя выделяться.
Цена любви
Ручку громкости повернуло на максимум – любовь стала оглушительной, как государственный гимн в шесть утра. И слезы отрезали от мира. Ничего нет.
Полины – нет. «Она не вернется», – так говорил голос, идущий откуда-то издалека, с того берега.
Остается только монтировать клипы из воспоминаний – вот, например, летний вечер, теплый, бледно-желтый, как спитой чай. Полина сидит на подоконнике. Окно открыто, иначе в комнате духота неимоверная. Такую погоду в Заводске называют «черт потерял собаку» или «из ада сбежала собака», бог весть почему. Лола решила погладить белье – в такую-то жару – и стоит с утюгом над кипой отцовских рубашек и маминых водолазок. Кому оно надо, непонятно: отец и сам бы свое погладил, а маме все равно – она даже если глаженое наденет, тут же помнет.
Полина смотрит в окно. Рядом с Полиной на подоконнике стоит магнитофон.
Играет «Юнона и Авось». Мама Полины когда-то фанатела по этой рок-опере, вроде в молодости пела хорошо, есть записи ее голоса, но на бобинах, которые теперь негде прослушать. Полина тоже здорово поет, но обрывками – нет чтоб взять и спеть от и до, как положено – нет, она начинает, выводит пару слов, а потом замолкает и говорит что-то обычное вроде:
– Белый шиповник, страсти виновник… Ого, какие баулы мамка Владикова тащит! Силища у нее!.. Смотри-ка, мелкие собрались внизу, кто тут у нас… Кажется, вон малая Андрея Куйнашева! С великом! Здоровенный, как она на нем ездит? И еще парочка мелких пацанят… наверное, хотят у нее велик покататься выпросить. Торгуются, поди. Она им: пять жвачек! Они ей: две, ну на худой конец – три!.. Для лю-ю-юбви не названа цена-а! Только жизнь одна! Жизнь одна! А-а-а!
Лоле не нравилась эта ходульно-любовная песня – все эти графы, садовники, падающая на пол шаль – ощущение, как будто переела шипучки из лимонной кислоты и соды. Она не выдержала:
– Поли-ин, ты уже в сотый раз это слушаешь!
– Не нравится?
– Нравится, но не столько же раз…
– Ты ж знаешь: если что-то мне нравится, я слушаю, пока тошнить не начнет!
– Да весь двор уже тошнит от нее, слушают сегодня весь вечер!
– Ну последний раз! Ну Ло-ола!
– Бли-и-и-ин! – Лола закатила глаза, а потом выдала провокационный вопрос: – А что клевее – Сергей или песня?
– Ну, ты даешь! Конечно, песня! – засмеялась Полина. – Никто не клевее песни! Хотя-я…
Она выключила магнитофон – и тут же включила радио. Палец слегка подвигал колесико настройки, и какая-то дама низким-низким голосом, таким, как пел бы переспелый помидор, который вот-вот лопнет, затянула:
– Заче-е-ем вы здесь стоите?!
Лола вздрогнула и чуть не выронила утюг. Полина едва не свалилась с подоконника от хохота:
– Ло-ол! Ло-ол, ты посм… ты посм… ты посмотри-и! Как… как улепетывают, Лол! Ха-ха-ха! Мелкая эта только с третьей попытки на велик вскочила! Ха-ха-ха! «Заче-ем вы здесь стоите?»
Лола подбежала к подоконнику и посмотрела вниз. Действительно от подъезда к соседним домам, бодро крутя педалями, неслась на здоровенном взрослом велике Ленка Куйнашева. Двое мелких шкетов бежали за ней, что-то крича. Как только сланцы не потеряли!
Полина выключила магнитофон. Они обе лопались от смеха; казалось, их сейчас разорвет на мелкие клочки – и смех забрызгает всю комнату, стены, потолок, пол. Уничтожатся человеческие оболочки – и они станут одним общим смехом, который будет звучать, оглушительный, победный, страшный, пока не погаснет навсегда. Оглядываясь назад – через все, что было потом – Лола думала, что, если бы тогда они лопнули от смеха – это был бы самый прекрасный финал, которого только могла бы удостоиться человеческая жизнь. Но – не далось.