Потом, когда Полина пропала, в голове у Лолы вспыхнула музыка, слишком громкая, чтобы жить: ходить, есть, пить, учиться.

Лола лежала на диване и не вставала. Потом она поняла, что родители сильно переживали. Что мама кричала на нее. Что папа причитал по-татарски и даже плакал. Покойная прабабушка, нависнув над ней, что-то беззвучно шептала, но Лола не слышала ничего.

А потом Лола встала. Поняла, что она липкая и от нее воняет, пошла в душ. Когда вышла из него, стала такая легкая, что ей показалось, будто у нее нет тела. Она надела рубашку и увидела, что та ей велика. Так странно: ее собственная рубашка – и велика (а бывало ведь, что едва сходилась на животе!). В нее влезет еще одна Лола. Или Лола и Полина. Теперь в ее рубашку влезли бы они обе, если бы прижались друг к другу крепко-крепко. Но Лола стояла одна – в рубашке, огромной, как купол собора. Будто опускалась в ней с небес на землю, как на парашюте. Медленно-медленно.

Лола не чувствовала, что плачет, она это знала: слезы, как и она, притягиваемые землей, летят вниз, вниз…

Когда-то она все время ела. Если кто-то говорил ей что-то обидное. Перед контрольной. После контрольной. Когда было страшно за папу или за маму. Или просто скучно. Лола ела, и беспокойство затухало. Это было волшебное ощущение, из-за которого она не могла бросить есть, даже когда поняла, что стала слишком толстой. Она ныла, жаловалась Полине – и ела, ела, ела… Она чувствовала себя такой несчастной!

А потом случилось это. Лола как будто провалилась на другой уровень несчастности, а точнее – пролетела через все уровни, пробивая пол каждого своим толстым, тяжелым телом, упала в самый низ, в подвал, во тьму, где ничего не было, совсем – ни вкуса, ни запаха, ни света – и ощутила себя как сплошную боль.

Потом начало рассеиваться, стало светлее, замелькали перед глазами папа и мама, и прабабушка покойная тут же, и всякие разные, вроде огромной рыбы и огненного колеса пронеслись пару раз, но это неважно.

И теперь вот она стояла, в рубашке, болтаясь внутри нее, как язык внутри колокола, странная, новая. Другая Лола. Та сила, что всегда жила в ней, огромная, как она сейчас осознала, сила, которая могла бы перевернуть мир, – ушла. Не было ее больше. Была обычная девчонка восемнадцати лет. Стройная.

Может, даже красивая.

Лола поняла, что это Полина сделала ей прощальный подарок.

Потом пришла мама, стала кричать и бросаться с объятиями. И папа пришел, тоже обнял, но очень осторожно. Прабабкины тапки ткнулись в ноги. Семья села пить чай. Родители рассказали, как кормили Лолу бульоном с ложечки. Она вроде глотала автоматически, но по подбородку текло, так что непонятно, ела она или нет. Иногда она вставала – и ее находили в кухне, с отрешенным видом жующую хлебную корку (от другой еды отказывалась, не реагировала на самые аппетитные запахи). В туалет ходила сама, хотя утку на всякий случай купили. Вон она, стоит… утка. Спрятать надо, пусть никогда и не пригодится. Доктор приходила, колола какие-то уколы, предлагала положить Лолу в хорошую клинику, но папа боялся, что в незнакомой обстановке его девочке станет хуже и она окончательно потеряет связь с реальностью. Папа был прав, знал по себе, насколько легче срастаются все переломы дома.

– Надо купить мне новую одежду, – сказала Лола. – Новую красивую одежду. И в парикмахерскую надо сходить. Волосы отросли.

Родители переглянулись: их дочь, кажется, воскресла. Но возвращался ли кто прежним из царства мертвых?

В тот же день Лоле позвонил одноклассник, позвал на день рождения, куда-то за город, и она согласилась. Когда на следующий день утром отец забрал ее, глаза у нее были виновато-лукавые, платье измято, а голос – на полтона ниже.

Лола не поступила в университет в том году. И в следующем тоже (а ведь была хорошая ученица, даже один раз стала первой в классе!). Она гуляла – много и с радостью. Красилась, носила мини, целовалась и занималась сексом. Думать о сексе ей нравилось еще тогда, когда она была толстой, – а теперь ей понравилось им заниматься. У нее были разные парни (и девушки тоже, но с ними оказалось сложнее – они сильнее хотели любви, которой у Лолы не было, поэтому постепенно она решила остановиться только на мужчинах). Лола видела, что мужчины ее не любили – того остатка силы, что не ушел тогда, во время болезни, было достаточно, чтоб уметь иногда заглянуть внутрь человека, тем более в тот момент, когда он внутри тебя, – но их любовь ей и не была нужна. Когда фокусируешься на теле, можно получить множество оттенков ощущений, особенно если души почти не осталось.

Потом Лола поступила в пед, просто ради того, чтоб поступить (родители переживали, что она два года болтается без дела; ерунда, конечно, но…). Учиться оказалось скучно, и секса в Лолиной жизни стало еще больше. Однажды было даже с двумя парнями сразу. Так, ради любопытства. Но удовольствие не умножилось на два, поэтому больше Лола не экспериментировала.

А потом она залетела. Тогда же, кстати, сгорел их магазинчик.

Мама ругалась, папа ходил хмурый. А внутри Лолы росло существо. Оно не пугало ее – Лола его быстро изучила: оно и само ее боялось, как боится человека зверь, скалится и вздыбливает шерсть. Оно понимало, что идет не вовремя. Оно все понимало, вообще все.

Мама и папа решили, что больше торговлей заниматься не будут. У мамы была идея открыть компьютерный клуб, это считалось крутым и модным, но нужно скопить денег на компьютеры, на специалистов…

И тут Лола такая:

– Я беременна и буду рожать!

Мама кричит матом. Папа кричит на нее. Существо внутри кричит, потому что боится.

Родители были против. Лола честно сказала им, что не знает, кто отец ребенка. Они кричали на Лолу, она – на них, такая крутая, красивая, яркая, кричала накрашенным помадой ртом, кричала о том, что хочет ребенка и все решила.

– Сволочь неблагодарная! Эгоистка! – крикнула мама, и капелька слюны прилетела Лоле в нос.

– Избаловали… – вздохнул папа.

Назавтра они уехали по делам, а Лола осталась дома и до самого вечера слонялась из комнаты в комнату, ударяя ладонью по выключателям, как будто раздавая пощечины.

Оно должно было родиться на свет. Оно было нужно – всем.

Да! Да! Да!