Иоганна всего лишь сменила одну келью на другую, пройдя через чудовищную череду испытаний. Яд, предназначенный для ее освобождения, оказался слишком сильным, подломив ее разум. Она выжила, но цена оказалась слишком высока. Возможно, он даже ухудшил ее положение. Ведь в той, прежней келье, она была хотя бы в здравии и рассудке. А сейчас… сейчас она сидела перед ним, словно пустая оболочка, с безумным, невидящим взглядом, устремленным в одну точку. И эта пустота в ее глазах была хуже любой темницы.

Развернувшись, Каменский медленно пошел по длинному монастырскому коридору, каждый шаг отдавался тяжестью в его сердце. Он чувствовал себя побеждённым. Выйдя за ворота монастыря, он глубоко вздохнул, словно пытаясь выдохнуть вместе с воздухом бессилие сковавшее его душу.

Вернувшись в свой номер в отеле, Каменский подошел к камину. В руках он держал портрет Иоганны. На нем она была изображена молодой, красивой, беззаботной, с лучистой улыбкой на губах. Он смотрел на этот портрет долго, словно стараясь запомнить ее такой, какой она была раньше, до всех этих трагических событий. Запомнить и сохранить в своей памяти образ живой, светлой и яркой Иоганны.

Резким движением, он бросил портрет в камин. Языки пламени мгновенно охватили бумагу, и лицо Иоганны начало искажаться, плавиться, превращаться в пепел. Каменский бесстрастно наблюдал за этим зрелищем, словно сжигая вместе с портретом свои надежды, свои чувства, свою боль.

— Отправляемся в Россию, — голос его звучал холодно и решительно. — Немедленно.

Отдав распоряжение слугам, он резко развернулся и вышел из номера, оставив позади себя лишь треск горящего в камине портрета и запах гари. Его ждала Россия, ждали дела. И он должен был двигаться дальше, забыть… попытаться забыть…

Колокола пели. Их радостные трели, словно ручьи живой воды, разливались по улицам Айзенберга, утопающего в солнечном сиянии. Звук, отражаясь от старинных зданий, казался объемным, всепроникающим, наполняя каждый уголок города волшебством и торжественностью. Этот день ждали все — день, когда Элиза обретет свое счастье.

Воздух дрожал от перезвона и аромата тысячи роз, украшавших путь к церкви. Лепестки, словно яркие конфетти, сыпались с неба, кружась в легком ветерке и устилая дорогу ароматным ковром. На ступенях собора толпились горожане, их лица сияли улыбками, а глаза были полны искренней радости и восхищения.

Элиза, словно паря, шла к алтарю. Белоснежное платье, расшитое серебром и жемчугом, облегало ее стройную фигуру, а длинная фата, словно облако, струилась за ней, создавая ореол таинственности и нежности. Но главное украшение Элизы было невидимым для посторонних глаз — это сияние, исходившее изнутри, сияние счастья, которое переполняло ее сердце и озаряло лицо неземной красотой.

Каждый шаг был как биение ее счастливого сердца. Мир вокруг словно исчез, растворился в волшебной мелодии колокольного звона. Осталась только дорога, усыпанная лепестками роз, и он — Рудольф, стоящий у алтаря, ее возлюбленный, ее судьба.

Их взгляды встретились. И в этот момент время остановилось. Все испытания, все трудности, которые им пришлось преодолеть на пути друг к другу, показались ничтожными, бесцветными по сравнению с тем огромным, всепоглощающим чувством, которое связывало их сердца.

В глазах Рудольфа она видела ту же безграничную любовь, ту же нежность и преданность, которые согревали ее сердце на протяжении всего этого времени. И она знала, что это навсегда. Что эта любовь, зародившаяся среди бурь и непогод, пройдя через огонь и воду, станет их маяком, их опорой, их счастьем на всю жизнь. И колокола пели, благословляя их союз.

*****

Европа, словно прекрасный корабль, пойманный штормом, металась среди волн испытаний и несчастий. Старый мир, с его устоявшимися традициями и непоколебимой верой в прогресс, трещал по швам, грозя рухнуть в бездну хаоса. Призрак войны, дотоле казавшийся далеким и нереальным, обретал все более отчетливые очертания, отравляя воздух страхом и неуверенностью.

Тяжелая дубовая дверь кабинета герцога Альберта со скрипом отворилась, и Рудольф вошел внутрь. Воздух в комнате был густой и пропитан запахом табака и тревоги. Герцог, отец Рудольфа, сидел за массивным письменным столом, заваленным бумагами. Его лицо, обычно строгое, но спокойное, сейчас было покрыто морщинами, а в глазах застыла глубокая печаль.

Разговор с отцом всегда давался Рудольфу нелегко, но сегодняшний обещал быть особенно тяжелым. Тень войны легла на герцогство Айзенберг, как проклятие, отравляя каждый день, каждую мысль.

— Ты хотел меня видеть, отец? — спросил Рудольф, останавливаясь у стола.

Герцог медленно поднял голову и устремил на сына тяжелый взгляд.

— Война, Рудольф… — его голос звучал глухо, словно из далека. — Она пожирает наших людей, как пламя сухую траву.

Герцог Айзенберг, как и многие другие, был вынужден отправить своих подданных на фронт. Тысячи молодых людей, полных сил и надежд, превратились в солдат. И герцог Альберт, казалось, помнил каждого из них. Он знал их имена, их семьи, их мечты… И теперь ему приходилось получать списки погибших и раненых.