– И я тебя. Увидимся.

Мы проехали до конца улицы и свернули налево, к портовой части города. У домов первой береговой линии были выбиты стекла, и группки по три – пять человек со стремянками заколачивали окна фанерой или меняли стекла. В красной и коричневой черепице зияли дыры. Кровельщик Брайан, отец того самого Колина, который наградил меня луковым поцелуем, дирижировал шестью помощниками. Те латали проплешины в крышах. Рядом стояла пожарная машина и по толстым шлангам откачивала воду из подвала рыбного ресторанчика «Морской бриз». Повсюду сновали пожарники и работники коммунальной службы.

– Они похожи на муравьев, – заметил Джейми. – Так слаженно работают, как будто не чужим помогают, а общий дом восстанавливают.

– Это и есть их дом, – отозвалась я, не отрывая взгляда от людей.

Между взрослыми носились дети и помогали как могли: подносили молотки, гвозди, рукавицы, сухие полотенца тем, кто в резиновых комбинезонах выбирался из воды. Цветочница Дороти, старушка лет девяноста, в длинном цветастом балахоне и замотанная в фиолетовый шарф, угощала работников горячим чаем из термоса и каждого, какого бы он ни был возраста, гладила по голове, будто родного внука. Половину ее морщинистого лица закрывали квадратные очки, которые она, наверное, купила на волне популярности хиппи лет так шестьдесят назад.

Олдерни всегда казался мне маленьким, тесным, а его люди – назойливыми. Они даже не скрывали, что любят перемыть друг другу косточки. Безумный слух про сатанинские обряды на кухне – лишь капля в бескрайнем непересыхающем море. О том, как сильно сплетни могут повлиять на жизнь человека, я узнала благодаря Джессике – мой первой подруге. Но сейчас, глядя на то, как в час беды люди сплотились, словно восстанавливали общий дом, это интенсивное вмешательство в чужую жизнь впервые показалось мне не таким уж и плохим. Два года назад на съемках я подхватила воспаление легких и больше недели провалялась в кровати. Никто, кроме Кейт, не зашел навестить меня. Смешно было даже представить, чтобы соседи, с которыми мы едва здоровались, столкнувшись на лестнице, вдруг появились бы у меня на пороге с кружкой куриного бульона. На Олдерни же перед дверью собралась бы целая делегация с отварами, лекарства и припарками тетушки Мэй, как это, собственно, и было, когда я сломала ногу в третьем классе.

– Остановись вот там. – Я показала на парковку у супермаркета чуть в стороне от портовой части. – Ракурс отсюда хороший и мешать никому не будем. Покажем сплоченную работу, чтобы люди не подумали, что олдернийцы – ленивые попрошайки.

Я первой выбралась из машины и накинула куртку, не отрывая взгляда от людей. Большинство из них я знала лично и могла назвать по именам, хотя за прошедшие семь лет они сильно изменились: выросли, повзрослели, постарели. Особенно это было заметно по тому, какой хрупкой стала Дороти. Я хотела показать этих людей такими, как они есть: один на один со своей бедой, оторванные от большой земли.

– Да, Джейми, сделай так, чтобы в кадре всегда было видно море, хотя бы кусочек, – сказала я. На серой, как небо, поверхности поднимались волны и, подгоняемые ветром, налетали на пологий берег или разбивались о каменные волнорезы в портовой части.

Джейми установил камеру на штатив и принялся за работу, пока я боролась с двумя противоположными чувствами: броситься помогать олдернийцам или остаться сторонним наблюдателем, как того требовала моя профессия.

И тут я заметила папу. В желтом полукомбинезоне он тащил по каменной набережной огромный штурвал размером с колесо грузовика. Помогал ему Уоррен, его старинный приятель. Они держали его с двух сторон и пыхтели с красными от напряжения лицами.

– Подсобить им? – неуверенно спросил Джейми, переводя взгляд с меня на отца и обратно.

Я отрицательно покачала головой.

– Он не позволит. Ты приехал сюда со мной, а значит, автоматически стал врагом народа.

Джейми неодобрительно фыркнул.

– Клянусь, у меня есть провинности и похуже.

Мы снимали еще больше двух часов с разных ракурсов, но все-таки на расстоянии от общей массы людей. Ко мне стали подходить старые знакомые. Мы обнимались, и, казалось, все они рады моему приезду. Я быстро узнала, за какого из моих фермеров жительницы Олдерни хотели бы выйти замуж, их мужьям я рассказывала о работе на Би-би-си и о жизни в Лондоне. Удивительно, но никто из них не просился дать мне интервью и поплакаться на всю Англию, как острову тяжело после урагана. Разговоры проходили приблизительно одинаково: «Роуз, какими судьбами?! О да, ураган, ну, с кем не бывает, разберемся. Лучше расскажи, как ты?»

Единственным, кто ко мне не подошел, был мой папа. Несколько раз он оказывался совсем рядом, перетаскивая что-то с Уорреном, слышал, как я болтаю с его соседями и друзьями, и все больше мрачнел. Один раз он даже прикрикнул на пятнадцатилетнего Стива, который интересовался, не могла бы я устроить его работать на телестудии.

– А ну возвращайся к работе! – Папа дал Стиву подзатыльник, а потом повернулся к Джейми, продолжая избегать меня. – Если уж приехали, то постарайтесь не путаться под ногами. У нас есть дела поважнее.

«Поважнее чего, папа?» – хотелось бросить мне в ответ. Слова так и рвались с языка, но я проглотила их. Спорить с отцом не имело смысла.

В три часа, когда я собиралась взять парочку интервью, к причалу подъехал Сэм. Он выпрыгнул из своего джипа, и я непроизвольно затаила дыхание. Черные брюки, красиво обтягивающие его ноги, дополняла белая рубашка. Две верхние пуговицы он расстегнул, а рукава закатал до локтей. Резкий порыв ветра растрепал волосы. Сэм выглядел великолепно, и у меня участился пульс, хотя на краю сознания промелькнула мысль, что зря он ходит в такой холод без куртки. Сэм обошел машину, помахав двум пожарным, которые сматывали шланги у ресторана, открыл багажник и вытащил из него водонепроницаемый полукомбинезон, резиновые сапоги и оранжевые рукавицы. Было странно наблюдать, как элегантные брюки с рубашкой исчезают в желто-оранжевом обмундировании.