Шрифт:
– Ах да, прошу меня извинить. Конечно, мне это известно. Примите, пожалуйста, мои запоздалые соболезнования, мадам Ламарк.
Какое-то время в прихожей не раздавалось ни звука. Адвоката, по-видимому, стесняло присутствие управляющего.
Джульетта глубоко вздохнула.
– Что ж, в таком случае давайте пройдем в библиотеку. Там мы сможем спокойно побеседовать, и, если я чем-либо могу вам помочь, я сделаю для этого все от меня зависящее. Мустафа, сообщи на кухню, се паракало [18] . Пусть приготовят нам кофе. Месье Митакакис, вы предпочитаете турецкий или, как здесь говорят, кофе по-европейски?
18
Пожалуйста (греч.).
Ее нервный смех эхом разлетелся по просторной прихожей с высоким потолком. Эдит же, напротив, помрачнела. Адвокат стоял, опираясь на трость и уставившись взглядом в пол, выложенный черно-белыми звездами. Наконец, не поднимая глаз, он пробормотал:
– Вопрос, который привел меня сюда, я должен обсудить наедине с мадемуазель Ламарк.
– И что же это за вопрос?
В голосе Джульетты теперь отчетливее слышалась тревога, отчего он сделался еще выше. Подняв голову, адвокат посмотрел на стоявших перед ним женщин. На ум ему пришел символ древнегреческого театра – две маски, обозначающие комедию и трагедию. Лицо матери искажала натянутая улыбка, а на лице дочери застыла печаль, даже угрюмость, в которой было что-то знакомое.
– Сожалею, мадам Ламарк, но я не вправе сообщать вам это.
– Но…
Джульетту бросило в краску. Эдит, хорошо знавшая это возбужденное состояние матери, сделала шаг вперед.
– Месье Митакакис, давайте пройдем в библиотеку. Прошу сюда.
Передав управляющему шляпу и сюртук, адвокат проследовал за Эдит. Библиотека была справа от прихожей. Джульетта, быть может, и подумывала подслушать их разговор, прижавшись ухом к двери, но, почувствовав на себе взгляд управляющего, решила подняться к себе и одеться.
И все же, какое дело могло быть к Эдит у адвоката, тем более приехавшего из Афин? Неужели она ввязалась во что-то и снова навлекла проблемы на их голову? Мало того позора, так теперь еще и с этим разбираться?
Войдя в спальню, она схватила серебряный колокольчик с туалетного столика, на котором рядком красовались бутылочки с одеколоном, и изо всех сил зазвонила, а затем уселась на табурет с атласной подушкой и стала ждать свою камеристку. В комнате было холодно. Джульетта сидела спиной к зеркалу: она предпочитала не смотреться в него в ранний час, как будто в этой своенравной серебристой глади могла увидеть то, чего боялась больше всего.
Чтобы унять нервы, она поднялась и поставила пластинку. Рассеянно покрутила рукоятку. Каким-то уголком сознания Джульетта прекрасно понимала, как именно ее дочь связана с Афинами, но не позволяла себе думать об этом. Что было, то прошло. Она тогда мастерски все уладила – комар носа не подточит, благодаря чему Эдит выросла в любви. Да и кто посмел бы обвинить ее в таком? К тому же спустя столько лет?
Повернув голову к окну, Джульетта вздрогнула. Кровать все еще стояла незаправленной. Вмятина от головы на пуховой подушке напоминала кратер извергшегося вулкана. Взяла с туалетного столика колокольчик и позвонила еще раз, дольше и громче. Она разозлилась на прислугу, но была этому только рада: злость ненадолго остановила поднимавшуюся в душе волну страха. Пощупала стоявшую посреди комнаты большую печь, выложенную сине-зелеными изразцами. Чуть теплая. Боже, дай сил!
В негодовании выскочив из комнаты, Джульетта остановилась у лестницы, продолжая настойчиво звонить – до тех пор пока к резкому голосу колокольчика не добавился топот двух пар ног. На нижней ступеньке одновременно показались камеристка Ирини и служанка Зои. Они бежали из разных частей дома и чуть не столкнулись друг с другом.
– Сколько раз можно вам повторять, что в этом доме бегать запрещено?
Женщины в ответ лишь опустили головы в кружевных чепчиках.
– Ирини, в чем дело, милая? Я битый час тебя зову. Где тебя носит?
– Сигноми [19] , госпожа. Я была у Сыдыки: ходила к ней за бельем.
– Почему моя постель не убрана? А, Зои? И печь погасла. Что за день оплошностей такой? А фартук ты сменила, надеюсь?
При виде служанок, виновато поднимавшихся по лестнице, у Джульетты немного полегчало на душе, но стоило только войти в спальню, как мысль о том, что могло понадобиться этому адвокатишке от Эдит, снова вернулась, а вместе с ней и беспокойство – оно было подобно зубной боли, которая лишь на время утихает от гвоздичного масла.
19
Прошу прощения (греч.).
Повернувшись к заправлявшей постель Зои, она сказала раздраженно:
– И белье смени!
– Но мадам Ламарк, мы же два дня назад меняли.
– Ты вздумала мне дерзить, Зои? Если говорю поменять, значит, меняйте. Оно уже несвежее. И передай Сыдыке, чтобы впредь, прежде чем приниматься за глажку, мыла свои провонявшие табаком руки. И в воду пусть лаванды побольше добавляет. Я и так терплю ее только потому, что она жена Мустафы. Не разобрать даже, что она там говорит.
– Слушаюсь, госпожа.