– Voila! To что надо. Как раз про сегодняшний день. When life seems full of clouds and rain [9] … Что скажешь? Правда ведь?

Но мысли Эдит витали вместе с сигаретным дымом, поднимавшимся к люстре. Однажды она сядет на корабль, идущий из Смирны в Марсилью, и сбежит отсюда. А дальше – в Нью-Йорк. В Новый Свет. Одна, в руках – только чемодан и билет в один конец. Наступит утро, когда она, никому ничего не сказав, ускользнет из этого особняка. А потом, как в этой песне, смешается с толпой и станет никем. Nobody [10] . Не Эдит Ламарк, не левантийка, не француженка, не госпожа европейка. Обнаженная. Если хоть раз человек стал никем, после он может быть кем угодно.

Джульетта спросила своим напоминавшим птичий щебет голосом:

– Угадай, кто придет к нам на чай сегодня вечером?

И тут же сама и ответила с веселым воодушевлением: – Авинаш Пиллаи!

Эдит продолжала пускать дым в никуда, и у Джульетты на подбородке непроизвольно дернулась мышца. Когда Эдит, еще ребенком, вот так же уносилась мыслями куда-то далеко, ей хотелось дать дочери пощечину. Просто руки чесались! Но она ограничивалась криком: «Очнись, девочка моя! Ты живешь в достатке, и у тебя нет никакого права дуться. Выйди на улицу и посмотри, в каких условиях живут люди. Сходи в бедняцкие кварталы, посмотри на голодных детей, которым даже срам прикрыть нечем, а потом губы надувай!» Ей удавалось обуздать свой гнев, и она никогда не поднимала на дочь руку. Никогда, за исключением одного-единственного раза. Но в тот раз… Да, в тот раз Эдит заслужила пощечину. Еще как заслужила! Эх, до чего же месье Ламарк разбаловал эту девчонку! Какой позор она на них навлекла! Какой позор! Ah dieu!

– Oui, да, я пригласила сегодня на ужин Авинаша Пиллаи. Надеюсь, ты тоже к нам присоединишься. Ты ведь знаешь, кто это.

– Торговец драгоценностями.

Ее и без того низкий голос стал еще более басистым, после того как она начала курить.

– Как бы не так! – От радости, что наконец-то втянула Эдит в разговор, Джульетта чуть ли не кричала. – Тетушка Роуз мне обо всем проболталась. Знаешь, кто он на самом деле?

Она ждала, что дочь проявит интерес к ее рассказу, но напрасно, и, не выдержав молчания, повисшего в воздухе, как сизый сигаретный дым, продолжила:

– Все эти камешки – лишь прикрытие. Нет, у него действительно есть слуга, который разъезжает туда-сюда между Смирной, Александрией и Бомбеем и каждый раз привозит сундуки редких камней, – это все правда. И сапфиры, и изумруды, и рубины на любой вкус! Рассказывают, что и лечебные камни доставляет. Вот почему, как только этот слуга с сундуками появляется в порту, его тут же окружают колдуны и ведьмы. Торгуются так, что крик стоит. Бывает, и до драки дело доходит. Голубые агаты и апатиты, кварцы нарасхват. Среди покупателей немало и мусульман. Говорят, даже придворные султана интересуются. Я попросила и нам показать камушки. Если тебе что-то приглянется, купим. Авинаш на днях присутствовал на чаепитии у тетушки Роуз, тогда мы с ним и побеседовали. Человек он очень, очень интересный. Представляешь, остановился он на постоялом дворе в мусульманском квартале. Приехал-то он сюда уже больше года назад, а мы только сейчас о нем услышали. Ну, на то были свои причины, конечно. Ладно, дорогая, теперь попробуй догадаться, чем этот торговец драгоценностями на самом деле занимается.

Эдит закрыла глаза. Где ей найти такое место, чтобы можно было до полудня вообще не разговаривать? Может, уйти в монастырь?

Ха-ха! Тебя из католической школы выгнали, а ты в монастырь собралась!

– Эдит му, ты только послушай, он ведь секретный агент! Самый настоящий шпион! Слышишь? И на кого, ты думаешь, он работает? На англичан! Я сначала и не поверила, но, оказывается, и индусы шпионами бывают. Более того, для работы среди мусульман англичане якобы даже специально подбирают индусов, потому что они вызывают меньше подозрений. А этот еще и выпускник Оксфорда. Я и не знала, что в Оксфорд принимают индусов. Но, как оказалось, принимают, и притом уже давно. Это рассказал мне лично месье Пиллаи. А остальное тетушка Роуз узнала из надежных источников.

Эдит выпустила еще одну струйку дыма. Джульетта разошлась не на шутку: щеки, блестящие от гераниевого масла, которое она наносила сразу, как только проснется, раскраснелись, зелено-голубые глаза искрились от удовольствия делиться сплетнями.

– Ну, что скажешь? Случай прелюбопытный, не так ли? Неужели ты не хочешь познакомиться с этим господином?

– Не хочу.

Глядя, как Эдит тушит о тарелку сигарету, Джульетта вздохнула. Аппетита как не бывало. Даже к слоеной лепешке, которую перед ней поставила Зои, не притронулась.

– Но почему, дорогая моя Эдит? И что же ты собираешься делать вечером? Снова будешь, как привидение, бродить по комнатам наверху? Ты совсем не бываешь на солнце, из-за этого и кожа у тебя стала белой с фиолетовым оттенком, прямо как у англичанок, ты разве не замечаешь? Про тебя ведь опять спросят, а я уже, честное слово, не знаю, что и отвечать. Уж больше года прошло.

Эдит оторвала взгляд от люстры и в упор посмотрела на мать. Ее черные, чуть раскосые глаза пылали, словно раскаленные угли.

– А как насчет правды?

Маленький рот и заостренный вздернутый носик придавали ее лицу ранимость, но ранимость сменялась жесткостью, стоило только взглянуть в горящие черные глаза, обрамленные длинными ресницами, тень от которых падала на выступающие скулы. И низкий голос, который совсем не ожидаешь услышать от такого создания, еще больше подчеркивал эту жесткость.

Со звоном поставив чашку на блюдце, Джульетта вздохнула. Ее острый подбородок вытянулся, и она заговорила тем глубоким тоном, каким обычно обращалась к служанкам. Эдит вдруг почувствовала себя победительницей.