Шрифт:
В греческих газетах были сплошь хорошие новости с фронта.
Отступление – это всего лишь стратегический ход.
В Афьоне одержана блистательная победа.
Греческая армия не остановится, пока не возьмет Стамбул.
Вот только никто не знал, что большинство солдат, отправленных из Фракии с целью взять Стамбул, сидели тихо на своих кораблях, стоявших у входа в залив, и ждали, когда смогут наконец отплыть обратно в Грецию.
Пропасть между тем, что Эдит слышала на Кордоне за чашкой чая с молоком и печеньем, – впускала в уши, чтобы тут же забыть, – и увиденным из окна была настолько огромной, что она без помощи Зои оделась и выбежала в сад. Уже в этот ранний час стояла нетипичная для сентября жара, а влажность была и вовсе невыносимой. Раскрыв над собой парасоль, Эдит направилась к калитке и крикнула женщинам:
– Куда вы идете?
– Не знаем.
– Где вы будете жить?
– Не знаем.
– Что случилось с вашими селами?
Тишина.
Душная, давящая тишина, которая вот-вот лопнет, как гнойный нарыв, взорвется слезами и криками.
Протиснувшись через толпу, к калитке подошла молодая женщина в черном платке.
– Госпожа, мы идем уже три дня и три ночи. Посмотри, я пришла сюда со своими малютками из Прусы [113] . Позвольте нам отдохнуть в вашем саду. Смилуйтесь над нами.
113
Пруса – греческое название города Бурса.
Ее глаза были красными от слез. Под юбками запыленного платья прятались дети – мальчик и девочка. Стоя в ногах у матери, они разглядывали розовый парасоль Эдит.
Протянув сквозь прутья калитки руки с распухшими суставами, женщина схватила Эдит за подол.
Муж мой пропал без вести. Брата в Афьоне взяли в плен турки. Родителей пришлось оставить в пути: у них стерлись до дыр башмаки и загноились ноги. Они отправили меня дальше одну. Сказали, мол, бери детей и уходи. Я и ушла…
Эдит открыла калитку настежь, и в сад потянулись те, кто был поблизости. Эдит, убежав наверх, собрала горничных и велела раздать беженцам воду, хлеб, сыр и виноград. Также она распорядилась сварить котел фасоли и приготовить плов с булгуром, чтобы накормить всех страждущих.
Взглянув на людей, теперь уже напиравших друг на друга в попытке протиснуться в сад, Христо, прекрасно знавший, что разозлит этим Эдит, тем не менее тихо проговорил:
– Мадемуазель Ламарк, мы не сможем принять так много людей. Конечно, вам виднее, но для их безопасности и нашей ворота придется закрыть.
Он был прав. Через десять минут в саду уже яблоку было негде упасть.
– Хорошо, закройте ворота, но если кто-то попросится войти, впустите и накормите каждого. Ясно вам? Зои, иди на рынок, купи несколько мешков муки, пшеницы, ржи, чечевицы и сушеных бобов. Поймай экипаж и найми носильщика. Затем немедленно возвращайся и начинайте готовить. Если не будет хватать котлов, скажи Христо, пусть сходит к котельщику и купит еще. Если надо, разведите огонь в саду. А я схожу за врачом, чтобы он осмотрел больных и помог раненым. И пусть кто-нибудь из вас сбегает во Французскую больницу к акушеркам. Здесь много беременных. Как только вернусь, помогу вам. Ну же, живее. У нас много дел.
Все вчерашнее утро, такое жаркое и влажное, она провела в хлопотах об этих несчастных, и сейчас чувствовала себя совершенно вымотанной… счастливой. Вон какой-то старик умывал лицо, черпая воду в пруду. Нужно сколотить в саду временный клозет, где-нибудь за дровяным сараем. Христо наверняка сможет сделать. Как долго они здесь пробудут? Кто и каким образом спасет их?
Эдит поблагодарила Бога за то, что имеет возможность позаботиться об этих людях. Долгие годы она была равнодушна к еде, а тут перед ней поставили блюдо, и она поняла, что такое голод и что такое сытость.
Глубокое удовлетворение с примесью усталости – должно быть, именно так ощущается и материнство. Семнадцать лет память неизменно напоминала ей, что это за день, но в этот раз впервые она не чувствовала злости.
Если бы тот несчастный малыш выжил…
Выйдя из дома и повернув на бульвар Алиотти, Эдит увидела, что беженцы заполонили не только ее сад, но и все вокруг – дворы церквей и больниц, рынки, трактиры, маленькие и большие площади. Со всех сторон в город текли нескончаемые потоки людей и размещались там, где могли найти себе уголок. Некоторые иностранцы заперли свои особняки на замки и уехали из города, но было немало семей, которые, как она, приютили беженцев у себя.
Над богатыми домами висели британские, французские, итальянские и американские флаги. Надо немедленно отправить Христо за французским флагом или же попросить Зои быстренько сшить. Дело не в патриотизме, он был чужд Эдит, но теперь под ее защитой находилось не меньше сотни людей. На собственность французов мародеры ни за что не посмеют посягнуть.
Наверное, не посмеют…
На углу у Французской больницы голый по пояс солдат тащил на себе спотыкающегося товарища. Эдит перекрестилась, хотя обычно этого не делала.
Выйдя на набережную, она не могла поверить своим глазам. Здесь было скопище людей: солдаты с пустым взглядом, беззвучно плачущие женщины, к которым льнули дети, старики с трясущимися головами, – и все они смотрели на море. Раненых грузили на корабли, стоявшие у причалов Пунты, как только один корабль отплывал, на смену ему пришвартовывался другой. Чтобы попасть на борт, беженцы из гражданских готовы были отдать все мало-мальски ценные вещи: кольца и серьги, даже золотые коронки от зубов – но напрасно. Матросы ловили пытающихся проскользнуть гражданских и пинками отправляли обратно на берег, а спрятавшихся в машинном отделении крестьян грозились выкинуть в море. Сначала надо вывезти солдат. А за остальными придут другие корабли. Рыбаки, пользуясь случаем, подплыли к берегу на лодках и уже принялись торговаться. Кому война, а кому мать родна.