– Они идут домой, Йота му, слышишь? Даже мой Минас пришел. Все, все идут домой. В нашей Смирне снова будет весело! Ура! Эрхонде, эрхонде, эрхонде! [116] Раз-два-три, раз-два-три.

Запыхавшиеся подруги вышли на площадь. До Панайоты начал потихоньку доходить смысл слов Адрианы. Выскользнув из объятий, она взяла Адриану за руку и повела к деревянной скамейке у фонтана напротив кофейни.

– Адриана, о чем ты говоришь? Ти лес? [117] Живо рассказывай все по порядку. Когда он вернулся? И как? И где он сейчас? А что война? Что случилось за эти два дня?

– Погоди, мари, я все сейчас тебе расскажу. Минас, он дома сейчас, спит. Пришел сегодня рано утром. Я спала. Только-только рассвело, как вдруг слышу: в стекло будто маленькие камешки бросают. Минас меня так раньше будил. Ну, когда мы по ночам еще встречались, и все такое. С меня мигом весь сон слетел. Возможно ли такое? Я столько молилась Пресвятой Богородице каждый день, все глаза выплакала… Знала бы ты, как я боялась, что надежды мои все зря. Но я все-таки тихонечко встала, перешагнула через постели сестер, подошла к окну и сквозь тюлевую занавеску посмотрела вниз на улицу.

– Ах! Ти романтика! А там Минас стоял, да? В форме, красивый!

Адриана покачала головой.

– Ну, не совсем, – на лицо ее впервые легла тень.

– Это как? Что значит «не совсем»? А что же случилось тогда? Это не Минас тебе в окно камешки бросал?

Адриана попыталась обернуть все в шутку, как делают люди, которые пытаются всегда думать только о хорошем.

– Он, но не совсем.

Панайота сгорала от любопытства. Она шикнула на мальчишку-водоноса, который, с бутылью за спиной, все крутился возле них. Девушка почувствовала, как где-то в животе пробудились давно остывшие, как она думала, чувства, которые теперь, словно дым от пожаров за горами, застилали ее душу. Раз Минас вернулся, значит, и Ставрос в пути!

– Не томи, рассказывай уже!

– Да я и рада рассказать, только не знаю как, Йота! Адриана сидела на скамейке рядом с Панайотой, сцепив руки на коленях. Она повернула лицо к Панайоте, и та увидела, что в зеленых глазах подруги стоят слезы.

– Я подошла к окну, посмотрела вниз. Как я и боялась, меня ждало большое разочарование. Внизу, под окнами нашего дома, кроме крестьян, которые шли, как призраки, никого больше не было.

Панайота не поняла, почему это в такую рань по улице Катипзаде шли крестьяне, но перебивать не стала.

– А потом опять раздался этот звук, как камешком по стеклу. Смотрю – стоит нищий и камешки бросает. Оборванец какой-то. Вот, думаю, даже турки идут. Я ведь почему так решила: он был без ботинок, но в серой куртке, как у турецких солдат.

Панайота шепотом, словно не желая обидеть подругу, спросила:

– Это был Минас?

Адриана кивнула. Слезы бусинами катились по ее щекам и капали на платье. Панайота поняла, что подруга, только недавно плясавшая от радости, как обычно, прятала за весельем свою печаль, и крепко сжала ее руку. Адриана почему-то верила, что нужно всегда казаться беспечной и веселой, что бы ни случилось. Может, это оттого, что у нее была куча младших братьев и сестер, которым, как старшая, она должна была подавать пример?

Я его не узнала, Панайота! Не узнала своего Минаса! Он, бедненький, сразу весь ссутулился и смешался с толпой крестьян. А у меня все внутри перевернулось. Я вскочила, приготовила завтрак, разбудила младших, умыла, одела их. Мама приютила двух женщин с детьми из Манисы, как будто ей восьми голодных ртов не хватает! Я дала им по миске супа. В общем, занялась обычными делами. Но мне было неспокойно. А потом я вышла из дома, хотела пойти к тебе. Ах! Как я могла забыть? Хронья полла [118] , Панайота му! С днем рождения! Ах, вот же дырявая голова, сигноми! Подарок-то тебе я забыла дома. Ну ладно, вечером принесу.

Адриана сквозь слезы улыбнулась подруге. Но Панайота едва ли думала о своем дне рождения. Ставрос возвращается домой! Ставрос, ее Ставрос! Сейчас, в эту самую минуту, когда они с Адрианой сидят под чинарой на скамейке, он может выехать на площадь из-за угла на своем старом велосипеде, том самом, на котором разъезжал теми летними ночами, пропахшими жареной рыбой, когда они целовались у стен Английской больницы. Разве можно придумать подарок лучше? Сердце, казалось, вот-вот проломит грудную клетку и выскочит наружу. Взволнованная Панайота повернулась к Адриане.

– Да брось, вре Адриана! Ну и что, что ты его сразу не узнала. Это наверняка потому, что он оброс. Сходит в баню, пострижется, побреется в цирюльне и снова станет Минасом Блохой!

Адриана задумчиво покачала головой.

– Он так и сделал потом. Через два часа он постучал в дверь уже выбритый и чистый. Я в это время белье во дворе развешивала. Оказалось, мой Минас, увидев, что я его не узнала, и сам понял, до чего плачевно выглядит. Поэтому сходил и в баню, и в цирюльню, снял турецкую куртку, зашел домой, переоделся. Увидев его на пороге, я обомлела! Поняла, что он и был тем оборванцем. Мне так стало стыдно. Я попросила у него прощения. Но… Но, Панайота…