Катрин выглядела неважно и явно чувствовала себя несчастной. Девушка не боялась налетов. Она сама признавалась, что ей без разницы, погибнет ли она под бомбежкой или умрет каким-то иным образом. Но я видела, что по характеру Катрин была открытым и жизнерадостным человеком. Если ей случалось ненадолго отвлечься от своих несчастий или увлечься чем-нибудь, девушка принималась весело болтать со мной или шутить с миссис Фрит и мгновенно преображалась – глаза блестели, а на щеках проступали симпатичные ямочки. Судя по мелким морщинкам возле глаз, Катрин была из тех людей, кто умеет легко и беззаботно смеяться. Но по мере приближения срока родов она становилась все более молчаливой и мрачной. Как ни пыталась я успокоить будущую мать, повторяя вновь и вновь, что ее ребенок ничем не отличается от остальных детей, Катрин стояла на своем: младенец будет считаться незаконнорожденным, – и вбила себе в голову, что ее жених непременно погибнет, а возможно, уже мертв.

Я рассказала Ричарду о Катрин, а также призналась, что чувствую себя ответственной за нее. Почему – я не могла объяснить, но это была правда. Кроме того, на мне лежала ответственность за Карлу, которая училась в монастырской школе и была там абсолютно счастлива. Я навещала девочку всякий раз, когда у меня появлялась такая возможность. Одна из школьных подруг Карлы пригласила ее к себе – погостить на летних каникулах в доме родителей. Так что весь август она провела в большой дружной семье с очень милыми людьми. Рут по-прежнему находилась в клинике, где лечилась от тяжелого психического расстройства. Я же теперь заботилась и о Карле, и о Катрин. Дочь Рут крепко привязалась ко мне, писала длинные трогательные письма, в которых подробно рассказывала о событиях в школе.

Бомбу вывезли на следующий день. К счастью, обошлось без неприятных сюрпризов. Я поделилась новостью со всей нашей колонией – так мы называли тот небольшой квартал на Ройял-Хоспитал-роуд, где находились моя студия, бакалейная лавка мистера Фереби, аптека миссис Чандлер, табачная лавка Салли и почтовое отделение на углу Оукшот и Тайт-стрит. Обитателям колонии также было о чем рассказать мне. События последних ночей никого не оставили равнодушным: снаряд на крикетном поле был «нашей первой бомбой», упавшей в Челси. Все были если не напуганы, то как минимум встревожены. Атмосфера на Кингс-роуд, куда я обычно ходила за покупками, тоже заметно накалилась. Да и вообще за то короткое время, что нас не было в Лондоне, обстановка в городе стала совершенно иной. После разрушительных бомбардировок Хаммерсмита и Кройдона от прежнего легкомысленного отношения к воздушным тревогам не осталось и следа. Все больше людей при первых звуках сирены торопились спуститься в убежища, а прохожие на улицах стали с опаской поглядывать в небо: я хорошо запомнила – точно так вели себя французские солдаты, которых высадили в порту Дувра.

Бомбу обезвредили, и наши постояльцы вернулись домой. Оба кипели от негодования: их отправили в казармы, а женщины остались вблизи от опасного места. Я от всей души сочувствовала Сесилу и Ларри – не так-то просто понять логику армейских уставов. Ричард же заявил, что уставы просто дурацкие. Как я и думала, канадцы первым делом спросили, нет ли у него старого ненужного плаща или куртки.

Во второй половине дня 7 сентября раздался сигнал воздушной тревоги, и мы услышали нарастающий гул множества самолетов. В районе Челси в тот раз не упало ни одного снаряда, но дальше, вниз по Темзе, мы слышали мощную серию взрывов. Вскоре прозвучал отбой. А в шесть вечера вновь завыли сирены, и почти сразу заполыхали пожары. Мы увидели расползающееся по небу красное зарево. Дежурные гражданской обороны, следившие за порядком в бомбоубежище, рассказывали, что доки подверглись сильной бомбардировке и туда были вызваны десятки пожарных расчетов. Вместо темноты, приходящей после захода солнца, Лондон окутало странное оранжево-желтое свечение, словно закат мгновенно сменился восходом. Мы поднялись на крышу, и перед нашим взором открылось ужасающее зрелище! За рекой полыхал чудовищный костер, отблески пламени, отражаясь от гладкой поверхности воды, наполняли город призрачным сиянием. С наступлением ночи бомбы посыпались со всех сторон, их свист смешивался со зловещим гудением самолетов.

Это была кошмарная ночь! Воздух наполнился грозным шипением, за которым следовали тяжелые глухие удары, сотрясавшие дома, а затем раздалось несколько особенно раскатистых взрывов, сотрясших саму землю у нас под ногами. Все больше и больше самолетов проносилось над головой, казалось, они кружат над Лондоном, словно стая черных воронов. Немецкие бомбардировщики улетали и возвращались, чтобы сбросить новую порцию снарядов в то адское пекло, которое пожирало доки за рекой. С нашей же стороны не прозвучало ни единого ответного выстрела зенитных орудий, способных разогнать эту кровожадную стаю. Оранжевое зарево пожарищ было настолько ярким, что при их свете можно было читать. Фонарики, которые мы прихватили с собой на крышу, оказались не нужны. Снова и снова мы пригибались, когда на нас надвигалась очередная шеренга вражеских самолетов, и слышали протяжный свист падающих бомб, чтобы затем окунуться в короткое затишье и увидеть новые языки пламени, расползающиеся на горизонте. Вскоре область, охваченная красно-оранжевым светом, стала настолько обширной, что наш первоначальный ужас перерос в чувство полного бессилия перед величиной и мощью этого монстра: костер вздымался к самому небу, а мы ощущали себя лилипутами, наблюдающими за буйством разъяренного Гулливера.

По лицу Кэтлин бежали слезы, она отвернулась, не в силах больше смотреть на это ужасное зрелище. Меня же охватила ярость – такой дикой клокочущей ярости я сама от себя не ожидала. Я поняла, что дрожу всем телом от какого-то доселе неведомого мне чувства. Нечто похожее я пережила, слушая рассказ Катрин о том, как мессеры расстреливали движущуюся по дороге колонну беженцев. С крыши мы видели вереницу пожарных машин, мчавшихся в сторону доков. Я позвонила в пункт первой медицинской помощи – узнать, не нужны ли дополнительные рабочие руки. Они сказали, что полностью укомплектованы, но на всякий случай велели оставаться на связи, хотя официально я все еще считалась в отпуске. В диспетчерской ратуши помощь волонтеров тоже пока не требовалась.

Отбой тревоги прозвучал лишь в пять утра. А вскоре стало известно, что в небе над городом развернулось ожесточенное сражение, в результате которого нашим истребителям удалось сбить восемнадцать вражеских самолетов. Люди были ошеломлены размахом налета и количеством бомбардировщиков, нескончаемой чередой шедших на Лондон. Отныне жители столицы не питали иллюзий: давно обещанная операция «Блиц», которой беспрестанно грозили по немецкому радио, началась.

Рано утром на следующий день, в воскресенье, стали доходить подробности об огромных разрушениях в доках. Пожарные боролись с огнем больше суток, и работа все еще продолжалась, поскольку едва им удавалось справиться, как очередная волна самолетов люфтваффе накатывала на город и вновь разжигала пламя. По всей видимости, основной целью врага был Арсенал в Вулвиче, затем бомбили Тауэрский мост, Поплар, Бермондси и Вест-Хэм – здесь их целями стали доки Ост-Индии и Суррейские коммерческие доки. Все небольшие жилые дома, находившиеся поблизости, были просто сметены. Огонь не успели потушить до наступления темноты, а немецкие самолеты всё летели и летели, теперь полыхающие руины стали для них отличным ориентиром. Весь Ист-Энд был охвачен пламенем – страшное и завораживающее сияние, которое мы видели с крыши нашего дома в Челси.

На тушение огня направили расчеты со всего города. Позже несколько наших местных пожарных рассказывали, что они увидели, когда примчались в доки: на складах горели чай, сахар и мука, полыхали также бензин, мазут, бумага и древесина – всё вместе превратилось в один адский котел.

Я отправилась к моим подопечным – узнать, как они пережили страшную ночь. Беженцы вели себя гораздо тише, чем я ожидала. Они до утра просидели в бомбоубежище, куда их проводила дежурная Хильда Рид. Некоторые были ужасно расстроены: после всех тягот пути из оккупированной Европы оказаться в Лондоне, в самом эпицентре «Блица». В целом я поняла, что, в отличие от мужчин, женщины с большим смирением относятся к ситуации. Мужчины говорили, что чувствуют себя вдвойне ответственными: ведь это они принимали решение перевезти семью в Англию, полагая, что здесь их близкие будут в безопасности, а теперь что же – выходит, попали из огня да в полымя в буквальном смысле слова.