Именно тогда я понимаю, что меня возбуждает Шон. Ужасно возбуждает мысль о том, что он подхватит меня на руки и будет грубо обращаться со мной.

Этого не может быть.

Я резко отворачиваюсь и начинаю доставать с полки новые ингредиенты для ланча, несколько баночек со специями и приправами.

— Тебе лучше уйти. Ты только наделаешь беспорядка.

— Твоя система готовки не поменялась с годами, я могу судить по тому, как у тебя все выстроено.

Моя рука на мгновение хватает бутылку острого соуса, поднимая ее за крышку. У меня мелькает мысль, что тот, кто пользовался им последним, должно быть, неправильно завинтил его, прежде чем внезапно он становится слишком легким, и я просто держу только крышку.

Я вскрикиваю от неожиданности, когда бутылка с грохотом ударяется о столешницу, и последнее, что я вижу, прежде чем рефлекторно зажмуриться, — брызги соуса, вытекающие из бутылки.

Обманчивые, холодные, как лед, капли попадают мне на лицо, и я замираю.

— О боже, ты издеваешься надо мной, — пищу я и начинаю вытирать соус с лица, но обнаруживаю, что мои руки уже мокрые от него, и я не знаю, где ближайшее кухонное полотенце.

— Вау, это на тебя подействовало, — слышу я его позади, через все помещение.

— Глаза, Шон. Соус у меня на глазах, — говорю я ему, и секундой позже слышу звук льющейся воды в раковине.

Думаю, он смывает мыльную пену с рук. Я слышу, как он ходит по кухне. В данный момент я не могу обращать на это внимания, меня больше беспокоит, попадет острый соус на мои глазные яблоки или нет.

Сердце бешено колотится в груди. Я ненавижу, когда острый соус попадает в маленькие порезы на пальцах, не могу представить, как сильно он обожжет мои глаза. Что мне вообще делать, если это произойдет? Будет ли ответом налить в них молока? Звучит безумно.

— Соус попал тебе в глаза?

Я слышу, как он спрашивает, и на этот раз он прямо передо мной, легкими прикосновениями заставляя меня отвернуться от острова.

— Нет, я так не думаю. Не думаю, что смогу их открыть, — говорю я в случайном направлении, пока не чувствую спиной столешницу. Я опираюсь на нее руками, когда он касается меня чуть ниже подбородка, поднимая голову, чтобы он мог лучше рассмотреть.

— Не двигайся, я вытру, — бормочет он, и я чувствую холодное прикосновение влажного бумажного полотенца к лицу. — Мы просто будем очень осторожны с этим.

Задерживаю дыхание и стараюсь вообще не двигаться, пока его пальцы касаются моего лица сквозь полотенце и смывают большую часть острого соуса.

Когда мои глаза вот так закрыты, мир сводится к его рукам, кончикам пальцев, осторожно проводящим по лицу, звуку его дыхания и легкому теплу, которое разливается от него по моей коже. Сердце колотится, но явно меньше из-за страха, что у меня будет жечь глаза.

Тыльная сторона его ладони прижимается к моей скуле, поддерживая, когда он прикасается влажным бумажным полотенцем к векам, вытирая капли острого соуса с ресниц.

— Ну вот, — наконец-то говорит Шон. — Ты снова чистенькая.

Его ладонь остается прижатой к моей щеке, когда я открываю глаза.

Я не была готова к тому, насколько близко он стоит. Раньше мы бывали и ближе, что я знала каждую черточку его лица.

Он ничего не говорит, и я тоже, опасаясь, что если мы это сделаем, то разрушим те хрупкие чары, которые окутали нас. Его руки теплые и большие, и я помню каждый их миллиметр.

Между нами притяжение, как будто стоишь на краю огромного утеса. Грань пугает, и ты не хочешь приближаться к ней, но ничего не может с собой поделать, тебя тянет туда, и ты не можешь перестать заглядывать все дальше и дальше за грань, нежная разновидность ада.

Ясно, что Шон тоже не знает, как справиться с отсутствием физической близости между нами. Отсутствие прикосновений кажется более странным, чем что-либо еще.

Он крепко сжимает мою щеку в руке, наклоняя мое лицо к своему. Мой взгляд скользит от его длинных ресниц к жесткой линии рта. Интересно, остались ли его губы такими же мягкими, как восемь лет назад. Интересно, кого он целовал с тех пор, как мы развелись.

Он едва моргает, мы оба слишком напуганы и внезапно стали неопытны в этих вопросах друг с другом.

Нежный, хрупкий момент медленно наполняется ужасом, поскольку я абсолютно не представляю, что делать, боюсь, что это никогда не закончится или что закончится неловко и ужасно.

На мгновение мне кажется, что он собирается сказать что-то, что мне нужно услышать, например, извинения, что-то искреннее, какой-то жизненно важный ключ к тому, чтобы я смирилась с тем, как все закончилось.

— Ты пахнешь по-другому. Это странно, — говорит он через мгновение с таким выражением лица, как будто лично он этим озадачен.