— Эм, раньше, на кухне…

— Нам не нужно говорить об этом, — она быстро обрывает меня.

Я киваю и засовываю руки в карманы. Верно.

Смотрю на бледную луну, начинающую восходить в вечернем небе, чувствуя, как ее присутствие начинает воспламенять мою кровь, пробуждая волка. Я сглатываю и отступаю от Элизы на шаг.

— Может быть, тебе включить свет? — спрашиваю, оглядываясь.

Моя рука нащупывает выключатель. Но настенные бра не включаются, когда я щелкаю по нему.

— Я пробовала. Думаю, лампочки перегорели некоторое время назад, — вздыхает она, прежде чем ее взгляд возвращается к стене, на которую она смотрела раньше.

Там полно семейных фотографий, и, в отличие от нижнего этажа, на нескольких все еще изображены я с братьями. У всех нас детские личики, разные состояния детской неуклюжести и бесконечное количество коленок в пятнах от травы.

Все рамки покрыты толстым слоем пыли, они установлены так, чтобы прослеживать семейную родословную по мере продвижения по коридору. Фотографии мамы и папы в молодости, фотографии моих братьев и меня, играющих в грязи сменяются теми, на которых каждый из нас — младенец у мамы на руках, а дальше та, где они с папой стоят на ступенях церкви, в день свадьбы.

Я подхожу к тому месту, где только что стояла Элиза и смотрела на меня. Там есть несколько фотографий мамы, которой едва исполнилось девятнадцать, стоящей со своей старшей сестрой перед множеством чемоданов. Сильное сходство между ними видно даже на нечетком кадре одноразовой камеры, на которую они были сняты.

Я могу только представить, что творится в голове Элизы. Она была единственным ребенком в семье, и ее родители быстро развелись. Глядя на наши фотографии, она, вероятно, видит такую большую счастливую семью, о какой всегда мечтала для себя.

— Полагаю, самое приятное в свадьбах то, что они превращаются в маленькие семейные встречи, — говорит Элиза, кивая им с задумчивым вздохом и лицом, полным неуместной ностальгии. — Какая из себя сестра Дианны?

— Не знаю.

Она хмурит брови, когда смотрит на меня. Я ненавижу разочаровывать ее в ее фантазиях о том, что семья может быть суммой счастливых снимков. О том, что счастливые семьи могут существовать.

— Это не мама Лоры?

— Нет, мама Лоры — тетя Дженни, она со стороны моего отца. Возможно, ты увидишь ее на свадьбе. На фотографии моя тетя Даниэль. Она умерла до моего рождения, — говорю я. — Мы не часто говорим об этом.

Складка между ее бровями становится глубже.

— О. Мне жаль.

— Все в порядке. Ты не могла знать.

Я могу сказать, что она хочет знать всю историю, но не желает спрашивать.

Это всего лишь одна из многих вещей, о которых я не могу рассказать ей всю правду, даже те фрагменты, которые знаю. Я собрал некоторые подробности от других членов семьи, маленькие кусочки, которые почему-то были самыми важными.

Возможно, это корень всего, что мы должны были держать в секрете. Элиза никогда не понимала, почему я не мог привести ее домой, к своей семье, и чего мы боялись.

— Полагаю, сейчас это звучит не так скандально. Предполагалось, что у Даниэль не должно было быть парня, но у нее он был, и их застукали кувыркающимися в постели. Подростки семидесятых, кто бы мог подумать? Были некоторые опасения, что она забеременеет, и это разрушит будущее обоих. Их родители решили разлучить их.

Для большинства волчьих стай одичание — в лучшем случае городская легенда. И эта легенда всегда о волке, который отдаляется от своей стаи или теряет пару, и поэтому теряет желание обратиться назад, часто сходя с ума от неконтролируемой жажды крови.

Детали во многом зависят от того, кто рассказывает историю.

— У нее было разбито сердце. В то время было много сообщений о том, что в этом районе видели волка, который нападал на сельскохозяйственных животных, домашних любимцев, на кого угодно Даниэль начала ходить по всем тропам в одиночку. Однажды она не вернулась, и они подали заявление о пропаже человека.

Как рассказывает моя мама, была еще одна семья оборотней, с которой ее родители пытались устроить брак для Даниэль, хотя она настаивала, что нашла свою пару. Они ей не поверили.

— Есть несколько фактов, которые ты, вероятно, могла бы соединить в целостную картину, если бы захотела. Хотя мама никогда не любила строить догадки.

Маме не нужно было говорить это, чтобы мы знали, что она винила себя за то, что так долго хранила тайну сестры. Я знаю, она винит меня за то, что я уехал, хотя мне следовало быть осторожнее.

— Иногда проще всего сказать, что моей маме нравится держать свою семью поближе. — я вздыхаю. — Не хочу воскрешать старые споры, но… есть много ответов, которые ты заслужила, и я до сих пор не знаю, как тебе их дать.