— За исключением того, что я был в другом мире, вдали от своей стаи. Я прожил годы без нее. Я не стал диким.

— А ты уверен? Здесь не было никаких нападений животных, пока ты не появился… снова, — говорит она ужасно тихим и полным эмоций голосом.

Ее слова вселяют в меня некоторый страх, и я пытаюсь это скрыть.

— Знаешь, вокруг тебя бегает множество других койотов. Хотя быть ребенком-разочарованием очень весело, думаю, может быть, ты могла бы ненадолго предоставить эту честь кому-то другому, — отвечаю я, борясь с желанием зарычать и огрызнуться.

— Твои братья, Лора, все остались здесь. Они используют подвал пивоварни во время полнолуния, вместо того чтобы полагаться на волю случая. Узы стаи обеспечивают их безопасность.

Ее взгляд суров. Она так убеждена, что это единственный способ позаботиться о своих детях.

Я вздыхаю и делаю шаг назад. Точно такой же разговор у нас был десять лет назад, когда она умоляла меня не уезжать, а затем, пару лет спустя, когда она и слышать не хотела о том, чтобы я привел домой девушку, с которой познакомился и хотел представить им всем. Разговор, который у нас был еще миллион раз, когда я женился на Элизе.

Хотел бы я быть удивлен, что время ничуть не изменило ее позицию по этому поводу.

Я прикусываю губу. Уверен, она была бы вне себя от радости, узнав, что я нашел свою пару где-то в этом городе. Но я не совсем готов рассказать, откуда я это знаю, пока точно не выясню, кто она.

Сказать ей — значит уступить. Я годами придерживался этой упрямой позиции, будто знаю, что для меня лучше, и изгнание стало ценой, которую я заплатил. Доставлять ей удовольствие признанием, что она права, — не то, что я готов сделать.

Дело в том, что мне сейчас наплевать на поиски моей истинной пары. Не тогда, когда Элиза дома.

Я отворачиваюсь, и ее слова долетают мне в спину.

— Имея пару-волка, ты будешь в безопасности…

— Мам. Прекрати. Мы просто ходим по кругу.

Она отступает и позволяет мне уйти, но тихо говорит:

— Замолвлю за тебя словечко перед преподобным Майклом.

Я скрежещу зубами, но ничего не говорю. Так обычно заканчивались все наши прошлые ссоры, пока я на какое-то время почти полностью не перестал разговаривать со своей семьей. Она всегда ставила свечи от моего имени в приходе и давала мне знать об этом. Возможно, таков ее способ сказать, что она все еще заботится обо мне, но это скорее похоже на злой розыгрыш.

Я больше не верю в церковь, в святое писание, ни во что из этого. Было трудно разделить семью, себя и своего волка.

Я присутствовал на многих мессах, но ни разу не было какой-то конкретной проповеди о том, что такое пара. Конечно, церковь особо подчеркивала таинство брака, важность рождения детей в этом браке и воспитания их в учении церкви. Я не знаю, почему мне потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять, насколько культово это звучит.

Вера соединяла наши волчьи половины своими посланиями, убедив нас в необходимости создания сильной стаи.

Но я уже много лет работал за пределами этой паутины. Я знал, что чтение «Аве Мария» не избавляет от излишнего беспокойства, вызванного полнолунием, но бег избавляет. Возможно, понятие «пара», существовало не только в контексте Бога и религии. Возможно, оно могло бы существовать само по себе.

«Как будто в лесу я могу просто найти смысл того, что значит для меня пара», — я усмехаюсь про себя.

Ноги автоматически несут меня обратно в мою старую комнату, мышечная память примерно такая же старая, как и я сам. В коридоре наверху темно, я чувствую себя неживым, когда пробираюсь по нему, и чуть не выпрыгиваю из собственной кожи, когда понимаю, что Элиза стоит там, в темноте.

В этом доме нет ни одной комнаты, которая была бы защищена от нее? Я этого не переживу.

— Срань господня, — пищит она, отступая на шаг, прижимая к груди охапку тарелок. Они звенят друг о друга, но ее сердцебиение звучит громче, опасно ускоряясь.

От этого у меня тоже учащается пульс. Не то чтобы я не мог слышать ее раньше, но не думаю, что когда-либо был так остро настроен на нее. Это всегда было просто на заднем плане.

Рядом с ней все мои чувства обостряются. Точно так же, как я слышу энтузиазм в шагах братьев, когда они спускаются по лестнице, или раздражение в тихой, уверенной походке матери, я узнаю, в каком настроении Элиза, просто по дыханию. От нее исходит опьяняющий жар, тот самый, который ощущается в горле после глотка виски.

Прямо сейчас я чувствую исходящий от нее запах тревоги. Это напоминает, как я попробовал ложку ванильного экстракта и обнаружил, что его вкус — чистый алкоголь, отвергающий теплоту его сущности.

Очевидно, что она все еще думает об инциденте на кухне. Ее щеки вспыхивают, когда она встречается со мной взглядом, и она снова быстро опускает глаза.

— Ты напугал меня.

— Извини. Не думал, что здесь кто-то будет.

Я вздыхаю, готовый просто уйти и забыть все это. Но чувствую, что мне нужно продолжать извиняться.