Точно знаю, какие слова следует использовать, но у меня сводит челюсть, когда я их произношу. На каждое решение моей мамы, как родителя, полностью влияет смерть ее сестры.

Слишком грубо, слишком бесчувственно, слишком резко, чтобы воздать должное тому, через что прошла моя мама, даже если это самая простая правда.

Может быть, проще всего просто сказать, что никто из моей семьи никогда не обращался к психотерапевту.

Я ожидаю увидеть, как ее глаза становятся жестче, как это всегда бывало, когда поднималась эта тема. Элиза никогда не говорила, как сильно она обижена на мою семью за то, что та встала между нами в нашем браке. Ей не нужно было этого делать, я все равно знал. Это причиняло ей боль, но я не мог просто встать на ее сторону. Не тогда, когда знал, что одичание могло так же легко случиться с одним из моих братьев. Или со мной.

Но в ее лице есть мягкость, почти, как понимание, которая заставляет меня чувствовать, что я должен просто рассказать ей все. Если бы только это было так просто.

Я продолжаю, указывая на более счастливые фотографии дальше по стене.

— Вскоре после этого она вышла замуж.

Для истории не так уж важно, что она вышла замуж за того же мужчину, с которым ее родители пытались свести ее сестру. Что связь с респектабельной семьей оборотней была важнее, чем ее чувства.

Еще несколько мгновений мы стоим там, уставившись на кадры. На фотографии в ратуше она улыбается, обнимая моего отца, но мне всегда казалось, что она выглядит неловко, в ней сквозит отчаяние. Она была так напугана тем, что то, что случилось с ее сестрой, случится и с ней, что делала все, что хотели ее родители.

Я вздыхаю и переступаю с ноги на ногу. Не знаю, как смогу заставить Элизу понять риски, которые были на кону тогда и преследуют нас сейчас.

— Тебе помочь?

Указываю на стопку тарелок, которые, вероятно, тяжелеют с каждой секундой в руках Элизы, приподнимая бровь, возможно, слишком резкая смена темы. Не знаю, сколько она стоит здесь, разглядывая мои семейные фото, но, вероятно, нам не стоит задерживаться здесь слишком долго.

Она начинает качать головой, а затем передумывает и передает их, вздрагивая от каждого слабого звука, который они издают, когда цокают друг к друга.

— Я подумала, что сейчас достану их из хранилища и ополосну, чтобы все было готово к приему гостей. Дианна сказала, что здесь есть несколько скатертей. Я собиралась отдать их в химчистку.

— Я могу показать тебе, где мы их храним.

Киваю, беру стопку тарелок и мысленно закатываю глаза. На самом деле, я должен был бы взять за правило помогать в чем угодно буквально кому угодно другому. Но я ничего не могу поделать с тем фактом, что меня просто тянет к ней.

Я веду ее по коридору к бельевому шкафу, открывая дверцы, чтобы показать, как там все устроено.

— Осталось столько приготовлений к свадьбе, — Элиза вздыхает, следуя за мной. — Я чувствую себя немного неловко. У Логана могла бы быть грандиозная свадьба, тщательно спланированная. Но сейчас все кажется таким поспешным. Если бы у нас было больше времени, я могла бы сделать лучше.

— Они бы не стали настаивать на этом. Думаю, что его будущие родственники беспокоятся, что он струсит.

— Если он может струсить, это еще одна причина отложить свадьбу. Я бы не хотела, чтобы он женился, а потом пришлось пройти через… — она бросает на меня быстрый взгляд. — ну, через то, что и мы.

Чувствую, что должен согласиться с ней, сказать что-нибудь о том, каким болезненным может быть развод, особенно, как наш, и я надеюсь, что моему младшему брату никогда не придется испытать этого.

Но это кажется неискренним, и я не могу заставить себя сказать что-либо из этого. Не тогда, когда я ни о чем не жалею.

Я промычал, не отвечая. Она болезненно близка к сути, но, возможно, слишком близка, чтобы понять, как именно все связано. Разговор стихает, когда Элиза продолжает идти по коридору, обдумывая сказанное.

— Я не до конца исследовала верхний этаж. Имею в виду, я не часто бывала в доме, за исключением тех случаев, когда Эйден и Лора хотели устроить киномарафон, потому что телевизор у Лоры действительно маленький.

Она замолкает, и когда я оборачиваюсь, Элиза смотрит не на шкаф для белья, а напротив него.

На двери все еще неровно наклеено несколько наклеек с моим именем.

Она не останавливается, не спрашивает, ничего такого, просто кладет руку на дверную ручку и входит внутрь, петли скрипят, когда дверь распахивается.

Я ставлю охапку тарелок на полку в бельевом шкафу и следую за ней.

Элиза стоит в центре комнаты, медленно поворачивается, разглядывая все вокруг. Выцветшие голубые стены, маленькие фигурки, выстроенные в ряд на полках, старая одежда, все еще сложенная в корзине для белья, которую так и не разобрали.

Тут совсем ничего не изменилось.

Ничего не тронуто, а сейчас я живу в комнате для гостей внизу. В некотором смысле комната напоминает мне то, как оставили нетронутым офис моего отца после того, как он умер, дверь просто закрылась, и все осталось по-прежнему. Это похоже на памятник гораздо более молодой версии меня, парня, который никогда не уходил из дома и не задавал вопросов своим родителям.