— Просто. Мне было любопытно, пришлось ли кому-нибудь еще пройти через то, что и я, с твоей семьей.

Он немного расслабляется, напряжение спадает с его плеч. Шон качает головой.

— О. Нет, никому другому не приходилось проходить через это. Я не общался со своей семьей.

Киваю. Ответ, о котором я просила, и все же это не тот ответ, который я хотела услышать.

Проходит минута, и я подсказываю:

— Потому что у тебя никого не было…?

Его великолепные глаза задерживаются на мне, и Шон моргает длинными темными ресницами.

— Ты думаешь, я ни с кем не спал восемь лет?

У меня горит все лицо.

— Нет! Это было бы смешно, — говорю и заставляю себя глупо рассмеяться. Чувствую, что каждым словом перечеркиваю годы терапии. Мои щеки пылают румянцем. — Я… нет, нет. Я бы так не подумала.

Я сожалею о каждом шаге, который сделала в зыбучем песке разговора, но, кажется, я не могу остановиться.

— Но ты… встречаешься, наверное, с тех пор, как… В промежутке между «с тех пор» и «сейчас», и… — я снова и снова пытаюсь превратить это во что-то не обвиняющее, но все, что мне удается, сделать это не совсем вопросом. — Потому что это было бы нормально. И здорoво.

Он кивает, и я чувствую себя такой невероятно прозрачной в этот момент. Моя единственная надежда, что Шон достаточно надежен, чтобы просто поверить мне на слово и не придавать значения моему заиканию.

Он оглядывает меня с ног до головы, обдумывая.

— А как насчет тебя, ты встречалась с кем-то?

Я не готова к тому, что он обратит этот вопрос ко мне. То есть, когда это всплывает на психотерапии, я обычно говорю, что было бы хорошо иметь отношения, в которых я бы не чувствовала, что схожу с ума, пытаясь добиться прямого ответа от парня.

— Я… да, думаю, у меня были кое-какие свидания после того, как мы развелись.

Я пожимаю плечами настолько нейтрально, насколько могу.

— Очевидно, никто из них не задержался рядом, но чувствую, что у меня были хорошие отношения.

— О. Хорошо. Я рад. Рад за тебя, — говорит Шон, отворачиваясь в этот момент, и я только сейчас замечаю легкий румянец на его щеках, когда он возвращает мою тележку в загон. — И рад за тебя, что ты живешь дальше.

— Спасибо?

Какой дипломатичный ответ. И он повторил его дважды.

Мы погружаемся в тишину, единственными звуками являются шум с шоссе и стук пустой тележки по асфальту, не в силах смотреть друг на друга. Это длится несколько мгновений, и я задаюсь вопросом, должна ли воспринять это как знак уходить.

Он смотрит на небо, и есть что-то притягательное в очертаниях его шеи на фоне вечернего неба.

— Я, э-э… я пытался, понимаешь. Встречаться, — начинает говорить он, — но… не знаю. Думаю, мне нужно было гораздо больше времени проводить вдали от семьи, прежде чем я смог по-настоящему стать самим собой. Деструктивное поведение и все такое. Иногда получалось, потом я вспоминал тебя, и на этом мои отношения как бы заканчивались.

— Меня?

Я моргаю. Есть какая-то ужасная, собственническая потребность знать подробности. Какой-то маленький островок рациональности в моем мозгу знает, что услышать их будет еще больнее.

Взгляд Шона на мгновение задерживается вдалеке, затем встречается с моим. Кажется, он приходит в себя или, по крайней мере, осознает, что сказал, на его лбу появляется намек на панику — морщинка.

— Не то чтобы я всегда думал о тебе, когда встречался с кем-то другим, это было бы странно. И навязчиво, — быстро говорит он, может быть, немного слишком громко.

Что-то в моем сердце смягчается. Я засовываю руки в задние карманы, пытаясь выглядеть непринужденно, ничего столь очевидного, как строить ему глазки.

— Да, ты никогда не был странным или одержимым.

На это Шон натягивает застенчивую улыбку, даже немного смеется. Он делает шаг вперед, который граничит с вторжением в мое личное пространство, протягивает руку, чтобы схватиться за крышку багажника.

Я уже читала о фразе — «волчий оскал» раньше, и потратила слишком много времени на свою электронную книгу. Но я не уверена, что знала, как он выглядит.

Где-то между блеском его зубов и изгибом уголков рта забываю, где нахожусь. Интересно, сколько раз я собираюсь подойти достаточно близко для поцелуя, и смотреть, как ускользает мой шанс.

— Не говори никому, хорошо? — почти бормочет он, и на мгновение, чувствуя, что мы делимся секретом, я вспоминаю, что значит быть на одной стороне с ним, быть командой, вместо того, чтобы чувствовать себя одинокой и против всего и вся.

Шон поднимает другую руку и изображает, что дергает за шляпу, которой на мне нет, и, боже мой, он такой придурок, что даже напевает при этом. Краем глаза я вижу, как он закрывает багажник моей машины.